Читать книгу - "Ловите конский топот. Том 2. Кладоискатели - Василий Звягинцев"

Наши кудри греть могло.

Ночью пасмурной и мглистой

Сердца чуткого не мучь.

Грозовой иль золотистой

Будь же тучей между туч…

Новиков сам почувствовал, что получилось. Лариса даже захлопала в ладоши, не сдержавшись.

— Давай еще…

Андрей мельком взглянул на Ирину. У той песня восторга не вызвала.

Хорошо. А что бы для нее вспомнить?

Потянуло спеть нечто однозначное и оптимистическое, вроде: «Я уходил вчера в поход, в далекие края, платком махнула у ворот любимая моя…», но само собой вышло чуть-чуть иначе.

Словно бес под руку толкал.

Главное, первые аккорды под текст подобрать…

Пошло…

Пять могучих коней мне дарил Люцифер

И одно золотое с рубином кольцо,

Я увидел бездонность подземных пещер

И роскошных долин молодое лицо.

Принесли мне вина — струевого огня

Фея гор и властительно-пу́рпурный Гном,

Я увидел, что солнце зажглось для меня,

Просияв, как рубин на кольце золотом.

И я понял восторг созидаемых дней,

Расцветающий гимн мирового жреца,

Я смеялся порывам могучих коней

И игре моего золотого кольца.

Там, на высях сознанья — безумье и снег…

Но восторг мой прожег голубой небосклон,

Я на выси сознанья направил свой бег

И увидел там деву, больную, как сон.

Ее голос был тихим дрожаньем струны,

В ее взорах сплетались ответ и вопрос.

И я отдал кольцо этой деве Луны

За неверный оттенок разбросанных кос.

И, смеясь надо мной, презирая меня,

Мои взоры одел Люцифер в полутьму,

Люцифер подарил мне шестого коня,

И Отчаянье было названье ему…[2]

— Может, пока хватит? — не то попросила, не то потребовала Ирина.

Андрей согласился.

Посидели еще немного, обсуждая кое-какие детали их отчаянного путешествия, и засобирались. Первым — Шульгин. Друзья-то со своими благоверными уже объяснились, а ему это только предстоит. Так чего оттягивать? Подробный разбор решили оставить на потом.

По пути к лифту, отпустив женщин и Левашова вперед, Шульгин придержал Новикова за локоть.

— Что-то нехорошо с тобой, а?

— Есть немного. Похоже, получил по мозгам сильнее, чем показалось вначале.

— Головокружение, тошнота, в глазах двоится? Слуховые, обонятельные, зрительные галлюцинации?

— Чего нет, того нет…

— Голосов не слышишь?

— Да ну тебя! В таких пределах я и сам в психиатрии разбираюсь. Просто настроение препоганейшее, переутомился, видать, окончательно…

Он в нескольких словах объяснил Сашке, что с ним творилось последние сутки, и назвал предполагаемый диагноз. Как всякий неожиданно заболевший человек, надеясь, что опытный врач тут же его успокоит и развеет страхи.

Но Шульгин, знающий пациента, как себя самого, напротив, посерьезнел.

— Похоже, весьма похоже. Говоришь, было совсем плохо. Когда вернулись — развеселился, а сейчас опять?

— Именно…

Андрей на самом деле чувствовал, что депрессия возвращается в полном объеме.

— Вообще по науке так не бывает. Обычно фазы куда более продолжительные, неделями, месяцами, с ремиссией между… Мы вот как сделаем. Сейчас иди к себе, постарайся выспаться. С Ириной попробуй отвлечься…

Новиков попытался что-то возразить, Сашка движением руки велел молчать.

— Не выйдет — ничего страшного. Холодный душ до посинения, и спать. Спиртного пить не надо. Транквилизаторов сегодня тоже. Уж перетерпи, муторно, конечно, будет, но это не смертельно. Особенно для нас с тобой. А с утра займемся основательно…

— Почему не сейчас? — терпеть еще одну мучительную ночь ему казалось невыносимым.

— Потому. Нарыв должен созреть. Как говорят хирурги — резать после первой бессонной ночи…

— Так у меня уже была…

— Так у тебя и не нарыв…

На том и расстались.

Утром осунувшийся, в буквальном смысле погасший, Андрей зашел к Шульгину. Ночь прошла гораздо хуже, чем предыдущая, в лагере Дайяны. Ирине он о своем подлинном состоянии не сказал, ограничился общими словами о реакции на мысленный поединок с дуггурами. Оставаться у нее не стал. И до мучительно медленно наступавшего утра то вертелся на тахте в своем кабинете в тщетных попытках заснуть, то кружил по гостиной, курил, пытался читать и тут же отбрасывал наугад выдергиваемые с полок книги.

Попавшиеся на глаза строчки:

Иногда я бываю печален,

Я, забытый покинутый бог,

Созидающий в груде развалин

Старых храмов — грядущий чертог.

………………………………………

Если хочешь ты яркие дали

Развернуть пред больными людьми,

Дни безмолвной и жгучей печали

В свое мощное сердце возьми.

Жертвой будь голубой, предрассветной…

В темных безднах беззвучно сгори…

… И ты будешь Звездою Обетной,

Возвещающей близость зари…[3]—

вызвали у него хриплый, злой смех.

Вопреки рекомендации Шульгина он все-таки налил полный фужер коньяку, заварил кофе, выключил верхний свет, зажег свечи, снова курил сигареты одну за одной, бессмысленно глядя в черные окна.

Кажется, впервые в жизни подумал, что начинает понимать самоубийц. Если вот такое продолжается неделями и не помогают лекарства, да вдобавок нет ясного осознания причин своего состояния и четкой мотивации жить, что же еще делать? Пуля в висок — великолепный выход…

При этом гомеостат не помогает. Нагло светя зеленым экраном, утверждает: «Ты совершенно здоров!» Хоть в космос лети, хоть на Эверест карабкайся без кислородного прибора.

У Сашки уже сидел Удолин, введенный в курс дела и приглашенный для участия в консилиуме.

Оказавшись в обществе специалистов, Андрей испытал подобие облегчения. Что-нибудь они наверняка придумают. В самом крайнем случае, думал он, можно обратиться к Антону. Что, если и в этом случае попробовать отыграть назад? Допустим, с момента их выхода в астрал? Никто ведь ничего и не заметит, что такое двадцать четыре минуты?

Да нет, вряд ли выйдет. Реальность уже зафиксировалась, здесь и на Валгалле. Или нет?

Вначале Шульгин обследовал и опросил Новикова по стандартной схеме психиатра, исключая, разумеется, «анамнез вита»[4]. Естественно, ничего принципиально нового не узнал, за исключением того, что процесс протекает в угрожающе тяжелой форме. Если бы не исключительная устойчивость психики больного, его следовало немедленно госпитализировать и прописать массированный медикаментозный курс.