Читать книгу - "Ночь на площади искусств - Виктор Шепило"

Полковник указал всем на дверь и первым вышел из отделения. Следом сержант вывел Пауля, который успел прихватить банджо и накинуть ошейник на пеликана.

В поисках майора полковник и сержант обошли все центральные посты — Ризенкампфа никто не видел. Связались по рации с окружающими постами — тот же результат. Полковник надолго задумался, затем решил обратиться к старому испытанному методу — вызвал по рации служебную собаку. Сержант был послан домой к пропавшему — взять какую-нибудь вещицу. Вилли вернулся быстро и дал собаке понюхать носки майора. Но полицейская собака след не брала. Крутилась на месте и скулила от своего бессилия. Опять сунули ей носки под самые ноздри — никакого результата! Тогда полковник сам не побрезгал понюхать майорские носки. Побагровев, он спросил:

— Вилли, этакий болван. Какие ты носки принес?

— Да майорские же!

— Знаю, что не генеральские. Но они же свежие! Стираные! Чем они пахнут?

Сержант задумчиво понюхал один носок, другой. Так усердно втянул ноздрей, что трикотажная пятка прилипла к носу, будто к пылесосной трубке.

— Ну… пахнут… Чем-то душистым.

— Идиот! Стиральным порошком! А нужно, чтобы пахло живым майором.

Сержант повесил повинную голову.

— Я по дороге думал, как бы аккуратнее выпросить у супруги. Без паники. Опять наврал, что майор промочил ноги. Она заохала, хотела идти со мной — еле отвязался. Хотел перед уходом попросить ношеные, но она воспротивилась. Ни в коем случае! Ее муж такой аккуратный, чистоплотный, каждый день носки меняет — иногда даже дважды: перед ночным дежурством. А что, эти не подходят?

— Нет, Вилли. Даже собаке ясно, что не подходят.

Полковник дал сержанту несколько минут, тот сбегал в отделение и принес расческу майора. Ученая собака тут же взяла след и устремилась вперед. За ней двинулись группа полицейских, два кинолога-инструктора, Вилли и уважаемый полковник.

Пауль Гендель Второй в это время уже оброс своими почитателями. Он рассказывал им о своих творческих замыслах, объяснял, какие задачи у такого рода трио: человек, птица, музыкальный инструмент.

В это время совершал свой обход Мэр в сопровождении свиты и почетных гостей. Они только что побывали на площади Искусств. Слушали там концерт, теперь решили еще и прогуляться. Мэру все нравилось чрезвычайно. Он охотно отвечал на вопросы журналистов, почти не консультируясь при этом со своими тремя помощниками, которые тоже были при нем. Впрочем, все ответы сводились к одному:

— Прекрасно! Праздник идет великолепно! Я доволен!

Правда, время от времени его ставил в затруднительное положение Келлер, тот самый, что перепутал кладбище с пляжем. Он задавал самые неожиданные вопросы. Например, проходя мимо памятника трубочисту Гансу, интересовался, на каком именно чердаке двести лет назад легендарный трубочист видел последнего городского черта? О чем они говорили, существует ли стенографическая запись этой беседы? В каких мемуарах это отражено? Ни Мэр, ни его помощники точно ответить не могли и посылали любознательного туриста в библиотеку или куда подальше.

— Да что вы пристали с этим Гансом? — на миг утратил лучезарность Мэр.

— Странное ощущение у меня… — задумчиво ответил Келлер, — Город ваш вечного спокойствия, а все здесь вызывает у меня трепет. Толстые стены, высокие узкие окна, чердаки… И главное, постоянное ощущение тревоги, холодок внутри — пугающий такой холодок. И никак не могу избавиться от этого. Вот так штука, — шептал на ухо Мэру Келлер.

— Поэтому и ходите за мной?

— Может быть.

Мэр в задумчивости сжал губы:

— Послушайте, уважаемый, а вы случайно не еврей?

— Пока нет. А что?

— Евреи — восприимчивый народ. Уж очень вы мне напоминаете Эсхарда Офенгендена, саксонского еврея-мистика. Тот тоже чертей опасался.

— А вам хотелось бы, чтобы я был евреем?

— Ищу объяснения вашему мистицизму.

— Ну, трубочист Ганс вряд ли был евреем.

— А подите вы к своему черту!

— К какому это своему?

— Ну тогда подите ко всем чертям!

— Считайте, что я уже в дороге, — поднял руки Келлер.

Внимание Мэра и его свиты привлекла бегущая овчарка и группа полицейских, спешащих за ней. Овчарка подбежала к толпе и принялась всех обнюхивать. Толпа расступилась. Овчарка проникла в середину, зарычала, залаяла и вдруг начала трепать Пауля Генделя за его единственные концертные штаны. Пауль был совершенно ошарашен. Он отбивался банджо, затем руками и ногами. И все-таки собака его укусила. Не сказать, чтобы сильно, но вполне достаточно для целой бури возмущения. Гендель принялся вопить, что гостеприимство в городе только на словах, а на деле артистов то подвергают репрессиям в полиции, то собаками травят. Собаковод уже хотел надеть на Пауля наручники, но тут подоспели сержант Вилли и полковник. Снова возникла расческа. Музыкант обрадовался ей и со слезами начал рассказывать, что это его любимая расческа, что купил он ее буквально вчера в этом городе, потому что без расчески артисту никак нельзя. А еще никак нельзя без свободы. Ведь и собака кусает потому, что живет в неволе. Похоже, что в этом городе все живут в неволе. Вот и господин Мэр шагает под конвоем, в тесном окружении подхалимов и прилипал. У него свои контролеры. Что ж, если Мэр и может так жить, то свободный деятель искусства — никак.

— Что? Как?! — возмутился Мэр, — Я живу среди прилипал и подхалимов? В своем городе в неволе? Как эта полицейская ищейка? Полковник, разберитесь с этим косматым. В Багдаде должно быть все спокойно.

— Уже разобрались, — ответствовал полковник, — Проваливай, волосатик. И не попадайся мне на глаза.

— Меня укусила собака. Дайте справку, что она не бешеная.

— Проваливай, — в ярости повторил полковник, — Иначе тебе всадят столько уколов, что ты будешь бегать не только от служебных собак, но и от городских воробышков.

Пауль упирался. Неизвестно, чем бы эта перепалка закончилась — возможно, позорным возвращением в камеру, — как вдруг откуда ни возьмись появился Карлик. Он принялся обнимать и целовать в плечико «великого артиста». Узнав о случившемся, Карлик лишь презрительно отмахнулся:

— Собачонок полицейский укусил? Экое горе! Меня кто только не кусал! Кто только не посягал на мою несчастную жизнь! И в океане тонул, и с чердака сбрасывали, и полотенцем душили. А собаки — это такие пустяки! Если б кто знал, как больно бодает дикий винторогий козел в период беременности любимой козлихи. И ничего, живем, мой золотой! Протяните друг другу руки.

— Нет, я этого так не оставлю, — совершенно потерял чувство самосохранения Пауль. Он даже пригрозил полковнику.

— Брось, — уговаривал его Карлик, — Сейчас на главной эстраде невероятное выступление. Из Австралии прибыла капелла непорочных девиц. Пятьдесят отборных шикарных девственниц!