Читать книгу - "Царь горы - Вадим Панов"

— Будущего лишили!

— Мы должны твердо сказать: хватит! Обидели нас, мля, теперь прощения просите! В грехах покайтесь, в натуре! Не отнимайте у наших детей кусок хлеба!

— Города наши палили!

— Овец наших воровали!

— Западные леса вырубили!

— Родины лишили!

Умций, слушая заученные вопли народа, согласно кивал и беспрестанно сверялся со сценарием.

— Вторая камера! Надар! Какого черта ты снимаешь этих обезьян?! Они же совсем не орут!

— Это Гниличи, — сообщил болтающийся возле режиссера Кувалда. — Они совсем тупые, не понимают, что происхофит.

— Надо было им объяснить!

— Объясняли!

— Надо было повторить!

— Не успели.

— Надар! Правее тебя Шибзичи беснуются! Их снимай! — Картинка на мониторе изменилась, и режиссер удовлетворенно кивнул: — Другое дело.

— Теперь совсем хорошо, фа?

— Да.

Кувалда помялся. Положение великого фюрера заставляло его вести себя соответственно: с подданными он был величественен, с представителями других семей старался держаться на равных. При дикарях. Когда же одноглазый оставался с чужаками один на один, спесь с него слетала, и великий фюрер робел. И было от чего! Глядя, как лихо управляется шас с многочисленными кнопочками, ручками и клавишами на режиссерском пульте, не забывая при этом раздавать указания и операторам и постановщику, Кувалда проникся к нему глубочайшим уважением. Режиссер «Тиградком»! Большая шишка, если вдуматься.

— Отстоим свое право! — рявкнул разошедшийся Копыто.

Дикари встретили призыв дружным воплем.

Кувалда поморщился.

По мере того как верный уйбуй распалялся, беспокойство фюрера, изначально смутное, усиливалось. Казалось ему, что не зря Копыто с такой охотой согласился провести митинг. И глотку дерет вон как: не за страх, а за совесть. На бумажку уже не смотрит, лепит, что в голову приходит, а приходит отчего-то нужное. Случайно так не бывает, случайно в дикарские головы только ругань приходит нецензурная, а лозунги правильные, моменту соответствующие, надо заучивать, репетировать, чтобы не рассеялись. А зачем Копыту репетировать перед митингом, если у него бумажка была? Зачем на месте подпрыгивать и бандану срывать, если ему было велено только кулаками махать? Зачем?

Неспокойные мысли роились в голове великого фюрера, ох неспокойные. Казалось ему, что верный Копыто змеей обернулся, пригрелся на груди, подлец, а теперь, воспользовавшись случаем, авторитет перед семьей набирает, в спасители Отечества выходит.

— Чисто герой, мля. — Кувалда хотел плюнуть на пол, но постеснялся. Сделал шаг и исполнил задуманное в корзину для бумаг.

— Ты о чем? — рассеянно спросил режиссер.

— Копыто этот… Горлопан! Спаситель, мля!

— А кого он спас?

— Семью.

— От чего?

— От позора.

Режиссер с легким удивлением посмотрел на фюрера. В принципе, как и любой житель Тайного Города, он был прекрасно осведомлен о связи между Красными Шапками и логикой. Точнее, об отсутствии оной. Но выверт Кувалды поставил шаса в тупик.

— Боюсь, одному Копыту это не по силам, — пробормотал режиссер, возвращаясь к своим обязанностям.

— А ты не бойся, ты смотри, чо происхофит! — Фюрер принялся загибать пальцы. — Петицию он прифумал? Он. Раз. Меня ее пофписать заставил? Заставил. Он. Фва. Фля митинга слова заучил? Заучил. Он. Три. Зфесь явная измена кроется.

— А позор при чем?

— Так чуфы Копыта испугаются и переф нами извинятся. И буфет Копыто спаситель. Мля.

Режиссер почесал в затылке. Относительно реакции чудов у него было свое мнение, но делиться им с дикарем шас не хотел. Посему дипломатично заметил:

— Не думаю, что все так плохо.

— Нафо было мне пойти кричать. Пусть бы меня слушали и в телевизор снимали. Потому что уйбуй не может быть спасителем и рафетелем. Только я могу. Мне положено.

— Тебе митинговать нельзя по сценарию. — Режиссер взял со столика несколько листов. — Вот здесь написано: воля народа.

— А я и есть нароф!

— Ты политический деятель.

— Я лучшая часть нарофа. Самая его умная и живая часть.

— Вот-вот, самая умная. — Опасаясь, как бы взбудораженный фюрер не выскочил на трибуну и не испортил запись, шас решил зайти с другой стороны: — Ты самая умная часть. А нам было сказано, что митинг должен быть похож на настоящий.

— А он бы и был похож.

— Тогда скажи, кто умнее, ты или народ?

— Я, конечно.

— Вот видишь. Какой бы это тогда митинг был, окажись ты на трибуне? Совсем даже не народный митинг.

— А что?

— Политическая провокация. И чуды бы тебя за это…

— Не нафо пофробностей, — попросил великий фюрер. — Я и так не знаю, чем все кончится.

— Призовем рыжих дятлов к ответу!! — проорал Копыто.

— А это не провокация? — осведомился Кувалда, сообразив, что под рыжими дятлами уйбуй имеет в виду чудов.

— Это воля народа, — отрезал шас. — Трудящиеся выражают мнение. Электорат негодует и все такое прочее. А у нас к мнению народа относятся с уважением. Сегодня они перед камерой попрыгают, а завтра ты придешь и скажешь: «Вот так, господа, я бы ни в жисть, но население недовольно». С тебя и взятки гладки.

Кувалда припомнил, что примерно о том же и даже в тех же самых выражениях, его инструктировали Биджар и Урбек, а потому успокоился. Снова плюнул в корзину, уважительно потрогал пальцем один из мониторов и спросил:

— А покажете когфа?

— Когда велят, тогда и покажем. — Шас отвернулся. — Первая камера! Дай крупный план!

Фюрер же, вернувшись в нормальное расположение духа, принялся сочинять указ о повешении смутьяна Копыто. Стоит ли казнить уйбуя, Кувалда еще не решил, но указ написать надо. Чтобы время потом не терять.

* * *

Вилла Луна

Италия, пригород Рима

15 декабря, среда, 09.13 (время местное)

Клаудия знала, что отец вернется из Кельнского зала усталым и на некоторое время уединится в одной из комнат виллы. Как бы ни прошла встреча с Густавом, барону потребуется время, чтобы обдумать разговор, тщательно проанализировать сказанное, услышанное, увиденное, припомнить мельчайшие детали переговоров, окончательно сформировать собственное мнение о них и наметить следующие шаги. И только после этого истинный кардинал Бруджа поделится информацией с самым доверенным из своих советников, с дочерью. Поэтому, узнав о возвращении отца, Клаудия не поспешила к нему, а спокойно продолжила заниматься акварелью и лишь через два часа появилась в большой гостиной, в огромном зале с камином, в котором Александр любил предаваться размышлениям.