Читать книгу - "Эльдорадо. Книга 1. Золото и кокаин - Кирилл Бенедиктов"

— Потому что им будет очень любопытно узнать, кто и зачем хотел убить человека, ордер на арест которого подписал сам Великий инквизитор.

Ордер на мой арест наверняка подписывал судья Гусман, но моим новым соседям знать об этом было совершенно незачем.

После моих слов в камере воцарилась мертвая тишина. Я рассчитал правильно — даже этим обреченным на многолетнюю неволю изгоям святая инквизиция внушала панический ужас. Из городской тюрьмы рано или поздно можно было освободиться, а вот из подвалов Трибунала Священной Канцелярии не выходил почти никто.

— Инквизиция? — пробормотал кто-то за моей спиной. — Да, похоже, парень-то из благородных!

Действительно, трибунал редко обращал свое внимание на простонародье, если только речь не шла о потомках мавров или выкрестах-конверсос.

— Вы, сеньоры, имеете дело с Диего Гарсией де Алькороном, — сказал я с достоинством. — Надеюсь, моего имени достаточно, чтобы никто из вас не совершил непоправимой ошибки, попытавшись затеять со мной драку.

— В тюрьме мы все благородные доны, — хмыкнул пришедший в себя Эль Торо. — А шпаги у тебя с собой нет, как я заметил.

Тут он был, к сожалению, прав — шпага моя осталась висеть на гвозде в доме вдовы Хуарес.

— Шпага мне тут без надобности, — возразил я. — А то, что здесь может понадобиться, всегда со мной.

— И что же это? — спросил лысый хмырь, сидевший по левую руку от Эль Торо.

Я прикоснулся пальцем ко лбу.

— Знания, сеньоры. Я летрадо, юрист.

Надо отдать должное моим новым соседям — им не пришлось долго объяснять, для чего в тюрьме может пригодиться знание юриспруденции.

— Может, ты еще и писать умеешь? — недоверчиво осведомился лысый.

Я не удостоил его ответом, ограничившись саркастической усмешкой.

— И жалобу написать можешь? — спросил кто-то с надеждой.

— И прошение? Ну, чтобы дело пересмотрели?

— Не прошение, а апелляцию, — поправил я веско.

Это их добило. Враждебность на лицах сменилась крайней почтительностью. Трое заключенных, включая зверовидного Эль Торо, освободили мне лучшее место у дальней стены, под самым окошком. Там, по крайней мере, можно было дышать.

Я перетащил туда свой тюфяк и спокойно улегся, совершенно не опасаясь каких-либо неприятных сюрпризов. Почти каждый из обитателей камеры нуждался в помощи юриста, а единственным юристом в городской тюрьме Саламанки был я. Если вы так нужны окружающим, бояться вам нечего. В мире нет брони крепче.

Другое дело, что заснуть мне удалось далеко не сразу. Тонкая струйка свежего воздуха, проникавшая через зарешеченное окошко, без остатка растворялась в тяжелой, спертой атмосфере камеры. Некоторые узники ужасно храпели; время от времени соседи такого храпуна зажимали ему нос, и он, начиная задыхаться, просыпался и разражался отборной бранью. Другие вскрикивали во сне — им, видимо, снились кошмары. Где-то за стеной заунывно выла собака. В соломенном тюфяке кишмя кишели клопы. Никогда еще мне не доводилось проводить ночь в столь мало подходящем для этого месте.

Но я не стал бы придавать чрезмерного значения этим мелким неудобствам, если бы не терзавшие меня мысли. Попасть в тюрьму само по себе неприятно, но гораздо хуже оказаться узником священного трибунала. Как ни хотелось мне надеяться на чудесное избавление, трезвый рассудок подсказывал, что готовиться нужно к самому худшему.

Было совершенно ясно, что я пал жертвой заговора молодого графа де ла Торре и судьи Гусмана. Моей роковой ошибкой стал визит к отцу Лауры — когда я заявил ему, что один из напавших на меня негодяев перед смертью назвал имя графа, заговорщики так перепугались, что решили обратиться за помощью к святой инквизиции. Даже если бы у меня на руках имелись неоспоримые доказательства вины де ла Торре (а их, напомню, у меня не было), слугам трибунала было безразлично, кто подкупил убийц: они вообще не занимались светскими преступлениями. Зато все, что хоть немного напоминало ересь, мгновенно приводило их в то состояние, в которое приходят старые боевые кони при звуках полковой трубы.

Вот только я совсем не был похож на еретика.

Конечно, для того чтобы попасть в руки инквизиторов, совсем не обязательно быть настоящим еретиком. Достаточно, например, неудачно пошутить над папой римским или, скажем, над епископом Севильи. Но я никогда не шутил над этими достойными сеньорами; более того, скажу честно — мне не было до них вообще никакого дела.

И даже если представить, что я когда-то позволил себе некий выпад в адрес римского престола или Священного Писания, этого было совершенно недостаточно, чтобы арестовать меня среди ночи спустя всего лишь несколько часов после того, как судья Гусман или граф де ла Торре назвали мое имя инквизиторам.

При всей своей мрачной славе инквизиция никогда не действовала вслепую и второпях. Аресту всегда предшествовало предварительное расследование, зачастую довольно длительное. Тот, кого должны были арестовать, конечно же, ничего не подозревал, а за его спиной уже не спеша крутились колеса тайного судопроизводства, копились изобличавшие его бумаги, подшивались показания многочисленных анонимных свидетелей.

Конечно, де ла Торре и Гусман могли написать на меня донос гораздо раньше, как только граф решил посвататься к Лауре. Но зачем тогда ему было тратиться на убийц, которые чуть не прикончили меня на мельнице старого Хорхе?

Я терзался сомнениями до самого утра и лишь на рассвете ненадолго провалился в черный и вязкий, словно деготь, сон. Мне снилась Лаура, восседавшая на огромном вороном коне. Она была совершенно обнаженной, если не считать повязки на глазах, делавшей ее похожей на статую Фемиды. В руке у нее была плеть, которой она нещадно хлестала своего скакуна. Под воздействием этих ударов лошадиная морда все больше искажалась, превращаясь в человеческое лицо, весьма напоминавшее страховидную рожу Эль Торо.

— Эй, сеньор летрадо, проснитесь! — сказал конь, оскалив черные пеньки сгнивших зубов.

Тут я понял, что уже некоторое время лежу с открытыми глазами, а надо мной действительно склонился Эль Торо. Теперь, при дневном свете, через дыру в его щеке был виден толстый красный язык.

— Что такое? — проговорил я, пытаясь сдержать тошноту, вызванную не столько отталкивающим видом моего соседа по камере, сколько зловонием, вырывавшимся из его рта.

— Пришли за вами, сеньор, — громила скосил глаза на дверь.

Там действительно стояли двое тюремщиков, нетерпеливо поигрывавших дубинками. А за их спинами маячил некто в черном балахоне с капюшоном, закрывающим лицо.

Я поднялся и отряхнул прилипшие к колету соломинки.

— Пошевеливайся! — рявкнул один из тюремщиков. — А ну живее!

— А вежливости тебя не учили? — огрызнулся я.

Страж побагровел и взмахнул дубинкой.