Читать книгу - "Скорпион в янтаре. Том 1. Инвариант - Василий Звягинцев"

Но об этом подумаем позже. Если сохранится такая возможность.

Сейчас он переоделся в свой запасной костюм, приличный наркому. Предыдущий, с орденами и значком депутата, остался на кордоне у Власьева, а тот, в котором его Лихарев представил Сталину, выглядел достаточно затрапезно, благо вождь в азарте интриги не обратил внимания.

Зоя содержала его гардероб в порядке. Выглаженная жемчужно-серая гимнастерка, темно-синие галифе, накрахмаленное белье, шелковые носки пачками. Сапоги тоже нашлись новые, всего пару раз надеванные. Вот без наград и ведомственных знаков отличия он чувствовал себя не совсем уверенно. Конечно, ничего не стоило послать на кордон лихаревского порученца, а то и самому съездить, но — не хотелось. Слишком сложно изображать мужа перед женщиной, которая прожила с Шестаковым столько лет. Долго — не вытянуть. По крайней мере — сейчас. На другое силы нужны.

Обойдемся, и без орденов товарищ Сталин примет, если я ему нужен. Нет — тем более.

В назначенное время Шестаков стоял в приемной, по старой памяти обменивался с Поскребышевым внешне ничего не значащими, но несущими второй и третий смыслы фразами. Изощренный в аппаратных делах человек по интонации, по направлению взгляда, по десяткам других неуловимых штрихов способен понять ситуацию и предсказать свое и чужое будущее. Сейчас ничего угрожающего нарком не ощущал. Даже напротив, секретарь Сталина демонстрировал подчеркнутое уважение, ни единым жестом не обозначая, будто знает о нескольких «странных» эпизодах, не так давно имевших место. Значит, с позавчерашнего дня в поведении Хозяина ничего не изменилось, по крайней мере — внешне. А что он там на самом деле воображает и лелеет — не угадаешь. Когда нужно, тот и самого Поскребышева отправил в тюрьму без предварительных ритуальных телодвижений. На то и вождь.

— Войдите, Григорий Петрович, — сказал наконец Поскребышев и тут же начал писать обыкновенной, школьной ручкой в журнале посещений, аккуратно макая перо в чернильницу.

Неожиданно яркое после вчерашней непогоды январское солнце било косыми лучами поперек сталинского кабинета. Будто не разгар зимы на улице, а началась уже пришвинская «весна света». Кабинет был знаком Шульгину по кинофильмам, фотографиям сороковых-пятидесятых годов, по рассказам Новикова, по шестаковским воспоминаниям и своему последнему посещению. В нем было совсем не страшно. Скорее — уютно, по-домашнему как-то, потому что были здесь нарком с вождем наедине, не давила атмосфера совещаний и заседаний, когда присутствующие излучали ощутимую даже для самых толстокожих ауру страха, то замаскированного, то откровенного до неприличия. Да и то! Как пел Высоцкий: «А завтра кто в могиле, кто в почете!» Причем кто где — до последнего момента не знал никто.

— Курите, товарищ Шестаков, если хотите, — радушно предложил Сталин, подвигая через стол коробку папирос. Не каждому позволялось. Вроде как получить понюшку из табакерки императора Павла. Честь, однако.

Шульгин, пока что отстранивший память и моторику Шестакова в сторонку, но крайне вежливо, мол, обожди немножко, Григорий Петрович, сейчас я лучше знаю, как быть, взял «Герцеговину», размял в пальцах, похлопал по карманам, вспоминая, где спички.

Сталин взглядом указал на серебряную спичечницу, в которую была вставлена коробочка отнюдь не отечественного «Гиганта», а натуральных шведских. Сашка прикурил, и, пожалуй, в глазах его что-то такое промелькнуло, наверняка невозможное для Шестакова. Ирония или просто воспоминание про рассказ Эренбурга о судьбе плохо кончившего жизнь спичечного короля.

— А что делать, Григорий Петрович? Нет у меня времени и желания чиркать и ломать десяток, пока одиннадцатая загорится. Разве что передать и это производство в ваш наркомат? У вас, помнится, процент брака поменьше?

Шульгин слегка пожал плечами.

— Поменьше, товарищ Сталин… Хотя бывает, куда ж денешься?

Вождь вдруг помрачнел лицом, однако голос его оставался крайне благодушным.

— Товарищ Шестаков, вы — умный человек? — и прозвучало это одновременно и вопросительно и утвердительно.

— Да, товарищ Сталин. Надеюсь — да, — сделал он на всякий случай оговорку.

— А что такое, по-вашему, — умный? — и посмотрел на собеседника очень пристально.

— Я думаю — это способность адекватно реагировать на обстановку и принимать верные в данных обстоятельствах решения. Образование и должность к понятию «ум» безотносительны…

Сталин склонил голову к плечу.

— Хорошо сказано. В определенных обстоятельствах так и есть. Однако заметно, что независимо от окружающей обстановки образование у вас дает себя знать.

Шульгин промолчал. А что? Бояться ему совершенно нечего. Не мог он избавиться от ощущения, что нынешний Сталин и Андрей Новиков — одно и то же. Слишком много друг ему рассказывал о пребывании в этом теле, наводящем ужас на окружающих, в том числе якобы и на самого Черчилля в будущие годы. Да и при самом остром развитии ситуации ни Виссарионович, ни Поскребышев, сидящий за дверью, ничего ему сделать не смогут. Охрана в коридоре — тоже. Просто не успеют. Другое интересно. Сталину сейчас пятьдесят восемь, ему — тридцать пять, Шестакову — сорок два, психологической же разницы в возрасте не чувствуется.

— Теперь дальше, — продолжил Сталин с прежней интонацией. — Вы — смелый человек?

— Скорее всего. В Мировую войну кресты даром не давали. Тем более — на море. Страшновато моментами было, не скрою, а так — ничего, служил, воевал…

— То в Мировую. Там много героев было. А вы и Николая Ивановича не испугались.

Шестаков изобразил на лице легкое презрение.

— Николай Иванович? По-моему, германская торпеда или мина в холодной Балтике страшнее этого придурка! С крейсера «Паллада» из тысячи человек ни один не спасся, да и еще были случаи. А тут…

Пропустив мимо внимания последние слова, Сталин сосредоточился на первых.

— Придурка? Очень правильно сказано… Именно. Тем не менее мы ему доверяли. Очень доверяли. Так может, и мы — тоже?

Здесь пришлось сохранить покерное лицо. Ни малейшего движения мышц. Словно вообще не услышал.

Вождь прищурился, глаза окружили добрые морщинки.

— А меня вы — боитесь?

Спрашивают так — надо так и отвечать.

— Нет, товарищ Сталин! — (Как с борта в воду.) — Уважаю, восхищаюсь как человеком и руководителем. Вижу в вас воплощенную волю партии. А бояться? Знаете, один писатель не так давно выразился: «Не бойтесь врагов, они всего лишь могут вас убить. Не бойтесь друзей, они всего лишь могут вас предать. Бойтесь равнодушных, ибо только с их согласия существуют на Земле предательства и убийства».

— Хорошо сказано, товарищ Шестаков, хотя я не совсем уверен, что это имеет отношение к конкретному случаю. Но согласимся. Вас, по крайней мере, равнодушным никто не осмелится назвать…

Разговор начинал приобретать странный оборот.