Читать книгу - "Призрак и сабля - Олег Говда"

Пламя небольшого уютного костра, разожженного буквально в нескольких шагах от совершенно безопасного теперь ущелья, бросало отблески на груду украшений из самоцветных камней и разнообразную золотую утварь, небрежно высыпанную на расстеленную попону.

— И вот из-за этих цацек стоит убивать и подвергать свою бессмертную душу вечным мукам и проклятиям? — с недоумением произнес Куница. — Неужто золотая миска настолько лучше глиняной посуды, а ложка — деревянной? Или, может, — нацепив на себя гроздь украшений — уродина превратиться в красавицу, а старуха в молодуху? Нет, не понимаю…

— Это от того, друг, что жил ты в тех местах, где в обиходе другие ценности, — усмехнулся Степан. — Подлинная стоимость вещей не только в том, что видят твои глаза, а в их потаенных возможностях, в том — что за эти предметы роскоши можно выменять или купить.

С этими словами он взял из кучи какую-то безделушку.

— К примеру, вот за этот перстенек, любой вельможа, без раздумий, отдаст десять золотых дукатов. А теперь прикинь, сколько ты на эти деньги сможешь приобрести всего нужного и важного для себя лично?

— За десять золотых-то? — переспросил Тарас. — Даже не стану перечислять — язык устанет.

— То-то и оно… — наставительно произнес богатырь, явно кому-то подражая и тоном, и жестами. — Есть ценности сегодняшние, а есть — вечные. Я сейчас не о духовном… О них пусть церковь печется. Вот, к примеру, еда или одежда для человека важнее украшений, но только пока он голоден или, как я сейчас — раздет. А если он сыт и в тепле обитает? Куда девать лишнее? Впрок запасать? Можно, но лишь до определенных пределов и на короткий срок. Как не копти окорок, а через два-три года его даже псы жрать не станут. Одежда тоже слежится или моль побьет… А вот такой камешек — и год пролежит, и сто. Не занимая места и не требуя ухода… Самому не пригодиться — детям или внукам останется. Которые, в тяжкую годину, вспомнят рачительного предка с благодарностью… Потому и льют люди кровь, свою, а чаще — чужую, чтоб успеть нахапать побольше, на первый взгляд, ни на что не пригодного хлама.

— Да знаю я… — буркнул Куница. — Не с неба упал… Просто: как-то неправильно это. Аж с души воротит! Смотреть тошно.

— Это из-за проклятия, наложенного на клад. Вот отдадим десятину церкви, и тем, кого призрак атамана назвал, сам увидишь — в момент полегчает. Самому себе удивляться станешь: как такая чушь в голову лезла.

— А если не стану? — насупился Тарас.

— Тогда станем мы с тобой, побратим, как два апостола разъезжать по свету и раздавать деньги на благие и добрые дела… — засмеялся Степан. — А для начала — поделись с ближним кафтаном.

— Может, обратно в коня превратишься? — пошутил Тарас. — В его шкуре тебе теплее было?

— Слушай, а ведь дельная мысль! — восхитился богатырь. — Как я сам не подумал. Без узды на морде я все равно смогу говорить, а внешность моя тебе без разницы. Тем более — сейчас, когда нас и так никто не видит.

И не успел Тарас ему ответить, как Степан забормотал что-то невразумительное, пощелкивая пальцами, крутнулся юлой, а мгновение спустя — вместо него у костра возлежал огромный медведь, с потешной белой челкой меж круглых ушей. Не из самых больших зверюг, но достаточно здоровенный, чтобы Куница непроизвольно отшатнулся и потянулся за саблей.

— Тихо, тихо… обойдемся без членовредительства. Свои… — проворчал косолапый, скаля клыки. — Спасибо, что надоумил. Так гораздо теплее… Я оказывается изрядно продрог без одежды. Все-таки человеческий облик причиняет много неудобств. Так — куда сподручнее.

— И долго ты теперь в этой… одежде ходить будешь?

— Во всяком случае до утра, уж точно останусь…

Куница помолчал немного, задумчиво поглядывая на довольную морду своего товарища, столь неожиданно оказавшегося еще и оборотнем. Тогда как память, совершенно не к месту, услужливо рисовала, ощерившуюся в злобном оскале, пасть волкодлака-ротмистра.

— Да спрашивай уж, — добродушно буркнул, почесываясь, Степан. — Чего томишься? Чем быстрее все недомолвки между нами исчезнут, тем прочнее станет доверие. Я ж понимаю: судьба судьбой, а дружбу еще заслужить надо. Не терпится узнать, как я в обучение к чародею попал?

— Не помешает… — кивнул утвердительно Тарас.

— А тут и тайны никакой нет… Я, видишь ли, с детства рос не по годам крупным и очень ленивым. И хоть уродился самым старшим из братьев, ничего меня не интересовало, все было безразлично и никакое порученное дело, даже самое пустяковое, я никогда не доводил до конца. Многие мастера поначалу, видя мой рост и силу, охотно брали к себе учеником-подмастерьем, но из-за упомянутой лени довольно быстро прогоняли. Матушка с отцом бились со мной, бились, но все их усилия были тщетны. А жили мы, надо сказать, бедно, почти впроголодь. Как отец не старался, но прокормить восемь ртов ему одному было, ой как не просто. Особенно, когда вошедший в лета и силу сын-первенец жрет за троих, а помощи от него совершенно никакой. И вот однажды батяня не выдержал. Велел матушке собрать небольшую котомку, вывел меня за порог и выпроводил с подворья увесистым пинком в зад. Сопровождая свое родительское благословение следующим напутствием:

— Мир перед тобой, сынок. Сейчас сентябрь, до зимы не так и далеко. Но, если поторопишься — еще успеешь обрести крышу над головой. А теперь: иди куда хочешь, ищи себе место в жизни. Учись, к чему душа ляжет, но знай: обратно в дом пущу, только если настоящим мастером станешь. А нет — так и пропади ты пропадом. Кормить мне тебя нечем, да и вообще — чем иметь такого непутевого сына, лучше сироту на воспитание взять. Тот хоть нашу с матерью заботу оценит и к старости помощь окажет…

Потом, правда, догнал меня в воротах. Обнял, заплакал и благословил уже по-настоящему. Да мне, веришь, все это как-то без разницы было. Словно, и не обо мне речь… — белобрысый "медведь" вздохнул так, что над углями в кострище вновь заплясали алые язычки, и продолжил.