Читать книгу - "Демонология Сангомара. Удав и гадюка - Д. Дж. Штольц"

— Хороший парень оказался, — настойчиво закивал Ярвен.

— Вы всего лишь год знакомы? — улыбнулся неверяще Горрон де Донталь.

— Да, но мальчик стал мне ближе всех.

— Невероятно.

— Также невероятно, как и то, что Филипп за полгода якобы привязался к моему Юлиану, — Мариэльд впервые за весь разговор вмешалась и вздернула бровь.

Амелотта язвительно фыркнула, поддакнув подруге.

— Там другое, Сир’Ес Мариэльд. У Филиппа некогда был родной сын, Теодд, которого ему так остро напомнил Уильям.

— Безумец… — растянула тощие губы в мерзкой ухмылке Амелотта. — Так опозорить свой род, который славился взвешенными решениями и умением держать все под контролем.

— Филипп ответил зову сердца.

— Я тебя умоляю, Горрон, — Амелотта расхохоталась и небрежно махнула рукой. — Белый Ворон растерял всякое самообладание и ум, он помешался в край. Лётэ рассказывал, что он три раза просил выписать разрешение, чтобы найти того мага с Юга. А я ведь говорила! Я говорила о ростках безумия в его недостойной душе, еще в… В каком же… Да, в 1750 году! Ты помнишь, Горрон?

— Он тогда вернулся хоронить семью, Амелотта.

— Семья — это Совет, Горрон! И никак иначе! А все прочие, смертные — это пыль под нашими туфлями, это гниль, это прах, для которого мы — боги. И обкатываться в пыли, уподабливаясь смертному скоту — и это, Горрон, называется семьей? Не просто так с Филиппа теперь смеются все Старейшины.

— Амелотта, я бы на твоем месте был осторожнее в высказываниях, — ответил с лукавой улыбкой Горрон. — Все Старейшины с Дальнего Севера поддерживают Филиппа, а злое слово — это обоюдоострое копье.

— Кто «все»? — фыркнула Амелотта и поправила пышные кружева на рукавах. — Его поддерживают лишь приемная дочь, которая стала дырой в кошельке из-за Офурта, Барден да ты. Марко, Синистари и Асканели не желают с ним более общаться. Старикам Винефреду и Сигберту из Стоохса глубоко плевать на Белого Ворона — они не замечают его.

— Затворники Винефред и Сигберт и тебя не замечают, Амелотта, — парировал Горрон. — Значит ли это, что ты не имеешь никакого ума и самообладания?

Амелотта злобно дернулась в кресле и неосознанно оскалилась, обнажив миру острые клыки, промеж которых еще блестели в пламени камина багровые следы крови.

— Барден Тихий покинул Белого Ворона, — произнесла мягко Мари, однако в ее голосе прозвучала мастерски спрятанная издевка.

— Почему? — Амелотта отвлеклась от яростного лицезрения интеллигентно улыбающегося Горрона и повернулась к подруге.

— Сказал, что Филипп стал безумен.

— На мои мысленные призывы Барден не отвечает, — Горрон нахмурился. Он безрезультатно пытался достучаться до Бардена на протяжении полугода, чтобы узнать про присоединение Солрага к Глеофу, но тот оставался нем и словно специально игнорировал Донталя. — Что произошло?

— Меньше нужно бродить вокруг моего особняка, Горрон. Тогда бы ты все знал, — склонила в благожелательной улыбке голову набок Мариэльд, отчего ее косы упали на плечо. — Барден не уточнял, однако после присоединения Солрага к Глеофской империи он вернулся в Филонеллон и впал в долгий сон, до самого праздника Сирриара. Это с ним впервые.

Горрон де Донталь смолчал.

— Так ты был в Ноэле, Горрон? — вскинула редкие брови Амелотта.

— Да, был. Хотел пообщаться с молодым Юлианом.

— Зачем тогда занимал время Мари глупыми вопросами? Тебя коснулось безумие Белого Ворона? Горрон, будь умнее, оставь этого одержимого ригориста, пока и ты не потерял лицо среди Совета. Даже Теорат Черный, наш спокойный и всеприемлющий Теорат, стал морщиться при упоминании Филиппа.

Горрон де Донталь снова смолчал, ничего не ответил. Он до недавних событий тоже считал, что Филиппа поразила душевная болезнь одиночества. Но то, что выведал Горрон в Ноэле, поменяло его убеждения — Мариэльд действительно была нечиста на руку и что-то задумала. И пока герцог не мог ей ничего предъявить — из-за зыбких и шатких доказательств он лишь, подобно Филиппу, прослывет безумцем. Мариэльд была окружена преданными сторонниками, и, самое главное, ей безоговорочно верил сам Лётэ фон де Форанцисс.

Попрощавшись со всеми, Горрон покинул Малый Зал. А за ним вышел и обрадованный Генри, который после обряда передачи дара хотел лишь одного — спать, но боялся из приличия уйти первым.

— Ох уж этот Элрон Солнечный, — цокнула деловито языком Амелотта. — Не удивлюсь, если эти двое: и Филипп, и Горрон, — еще до праздника Сирриара передадут дар, чтобы посмертно смыть с себя клеймо отщепенцев. Моя дорогая Мари, ты пойдешь в спальню?

— Я пока посижу, Амелотта. Ступай.

— Доброй ночи, Мари.

Амелотта де Моренн, облаченная в черные узкие одежды, разбавленные белоснежным сентопийским кружевом, которое делало морщинистое и злое лицо еще морщинистее и злее, прошелестела подолом мимо банкира, будто и не замечая его, и исчезла в проеме двери. Наконец, все вокруг стихло. Ярвен Хиамский сидел и настороженно смотрел на Мариэльд.

— Сир’Ес… Я хотел поговорить, пока никого нет, — в конце концов, боязливо произнес Ярвен Хиамский, трехсотлетний вампир.

— Говори, — Хозяйка Ноэля вслушивалась в звуки извне зала, но этот этаж полностью опустел.

— Спасибо, что выручили. Правда, я вам очень благодарен. Однако, вы говорили, что после суда я получу вторую часть. Я хотел бы уточнить…

— Ты получишь ее. Как только сделаешь все, что должно.

— Что еще я должен сделать? — шепотом произнес, вздрогнув, Ярвен. — Я же, по вашему требованию, заставил Лагота взять у себя займ и подписать бумагу. И передал дар мальчишке, на которого вы указали…

— Помолчи. Отвези немедленно Генри в Глеофию. Там тебя найдет посланец моего доброго друга и вручит Генри подарок.

— Как он меня найдет?

— Найдет. Пусть Генри наденет браслет и никогда не снимает. По прошествии пяти лет, если соблюдешь все условия, получишь вторую часть.

— Пяти лет? — Ярвен боялся перечить, но это было немного не то, о чем он изначально договаривался с Мариэльд де Лилле Адан.

— Да. Получишь из Цветочного банка тройную сумму золотом, пятьдесят тысяч золотых сеттов.

Глаза Ярвена алчно засияли и он слишком энергично для такого крепкого телосложения закивал головой.

* * *

Спустя две недели, Брасо-Дэнто

Стояла лютая зима. Филипп постучал пальцами по подоконнику, разглядывая сквозь полуциркульное окно Брасо-Дэнто, город, которому граф отдал всю свою долгую жизнь. По улицам с заунывным и дурным воем гнал поземку ветер. Уже с неделю сыпал снег, и Брасо-Дэнто напоминал большой обледенелый сугроб, по которому бродил замотанный в многослойное тряпье люд. Хлопающие порывы ветра стелились по мощеным дорогам и сбивали с ног.