Читать книгу - "Книга теней - Джеймс Риз"

И тут я вспомнила, что кипарисовый крест, единственное мое оружие, остался в погребе. «Merde!»[19]– воскликнула я громко. Что делать? Теперь уже поздно за ним возвращаться. Но как мне обойтись без него, что взять в руки вместо его твердых, как камень, древ? Я успокаивала себя тем, что заберу его позже, когда снова проберусь в погреб, если, конечно, мне это удастся.

Я долго прислушивалась, не проникнет ли из коридора через дубовую дверь какой-нибудь звук. Там было тихо. Медленно, очень медленно я отворила дверь. В моей голове еще раз прозвучало напутствие сестры Бригитты. «Иди, – сказала я себе, – иди! »

Выйдя в коридор, я направилась в самый его конец, к окну. С трудом открыла его и вознесла хвалу Господу: то, что я такая сильная, наконец-то пригодилось. Затем – все дальше и дальше: на террасу, низко пригнувшись, прячась за вьющимися по шпалерам голубыми ипомеями, которых жар полуденного солнца уже лишил утренней свежести, – прямо к дормиторию. Через окно я увидела аккуратно застеленные койки. Поблизости никого не было видно; как я и ожидала, все дружно ушли молиться. Еще бы! Кто осмелится увильнуть, когда по монастырю разгуливает Сатана? Это их страх позволил мне пробраться сюда незамеченной. И тут мне словно кто подсказал: воспользуйся их страхом.

И коридор, и терраса, хоть я там никого не видела, показались мне обитаемыми . Пробираясь по ним, я ощущала чье-то присутствие. Я все время озиралась по сторонам, вглядывалась, ожидая увидеть кого-то или что-то. Но никого, ничего… только это присутствие.

Вскоре я очутилась перед своей кроватью. Сундучок стоял на полу раскрытый. Из него забрали все. Когда я заполучила мой потрепанный сундучок – а он достался мне после смерти одной из сестер, – то вместе с ним ко мне перешли кое-какие ее вещи; теперь же я в нем нашла лишь серебряное распятие, которое сестра Клер де Сазильи окропила моей кровью. Можете представить, какая меня охватила ярость! Ведь в этом сундучке с драной обивкою и сломанным замком хранилось все то жалкое имущество, которое одно только и было моим на всем белом свете; конечно, вещей там лежало совсем мало, но все они были мои. Исчезли не только припрятанные мной деньги, но и книги, подаренные матерью Марией, и пара отвергнутых Перонеттой серег, которые я даже не отважилась ни разу надеть, опасаясь, а скорей зная , что любая попытка украсить себя окажется и нелепой, и высмеянной. Пропало все – и одежда, и обувь. Бесследно . Я взяла распятие и с такой силой шнырнула его на пол, что оно заскользило по каменному полу через всю спальню, звонко ударяясь о железные ножки кроватей и подпрыгивая на неровностях, пока наконец не замерло посреди прохода, вызывающе поблескивая.

Простыни, разумеется, забрали в первую очередь. Ну как же: ледяное семя дьявола! В ушах моих еще звенели крики, раздававшиеся здесь утром, и я не могла понять, что вызывает у меня больший гнев: само обвинение или его абсурдность. Тонкий матрас мой не был ничем застлан, однако его устилали ветви и веточки, срезанные с вяза и рябины, вереска и терновника. Суеверные дряни! Во мне снова вскипела ярость. Как им не понять! Какая глупость – верить в силы тьмы, верить, что ветки, разбросанные по кровати, могут остановить Сатану! Я смахнула их и присела на край. Затем откинулась на спинку, заплакала от злости, бессилия и боли. Да, от боли, потому что хлынувшие из глаз слезы жгли израненное лицо! Тут я заметила, что постель мокрая, и догадалась, что ее полили святой водой.

Однако подушка, на которой еще оставалась льняная наволочка, похоже, избежала варварского ритуала. Я рванула ее к себе, надеясь устроиться поудобней, уткнулась в нее лицом и – о да! Она еще хранила в себе аромат волос Перонетты, уехавшей навсегда Перонетты, ибо кому, как не ей, следовало нестись в ландо прочь отсюда вместе с ее тетей. Но лавандовая нота перебивалась другим запахом, более сильным. Что это? Железо? Ну конечно, подушка пропиталась ржавчиной, пропахла ею, ведь саму кровать тоже окатили святою водой. Когда я коснулась железной рамы, то рука моя испачкалась в чем-то мокром и темном. Наклонясь, я присмотрелась и заметила на белой наволочке красные пятнышки, рука моя коснулась другой стороны подушки, и… Перевернув ее, я увидела прямо в центре расплывшееся алое пятно в форме сердца, а может быть, кулака.

Но кому могла принадлежать эта свежая кровь?

Послышался шорох, но исходил он явно не от человека. Это было тихое мяуканье. Оно доносилось из-под кровати. Я нагнулась и дрожащими пальцами вытащила из-под койки угольно-черную кошку, никогда прежде не встречавшуюся мне в С***. Она не стала убегать и тут же принялась обнюхивать мою испачканную в ее крови руку. Ей совсем недавно обрезали уши, причем, видимо, самым варварским способом, тупыми ножницами или столовым ножом. Я взяла кошку на руки. Что они с нею сделали? Лаская несчастное, изувеченное создание, я как бы просила прощения, ибо хорошо понимала, что являюсь причиной ее мучений. (Единственный способ не дать кошке превратиться в наперсницу ведьмы – это обрезать ей уши; по крайней мере, так утверждают у нас на севере.)

Ах, эти мерзавки! Им бы работать подручными у мясника! Разжаловать меня из дьявола в простую ведьму? И когда только все кончится? Сколько еще крови должно пролиться и чьей? Я этого не могла знать, но что-то мне подсказывало: не моей . Меня вдруг охватила решимость не допустить этого. Правда на моей стороне: их злобное невежество, их жестокость, глупая приверженность суевериям решили за меня, помогли сделать выбор.

Я прижала кошку к самой груди. Бедняжка. Она снова и снова терла своей лапкой окровавленные обрубки, от которых остались практически одни струпья среди слипшейся шерсти там, где когда-то росли ушки. А она все мурлыкала и мурлыкала жалобно, пока в глубине моей души не родилось убеждение , что она спрашивает меня, отчего с нею так поступили. Теперь, когда я вспоминаю тот день, я задаюсь вопросом: а не направляла ли она мои мысли и поступки?

Она терлась о мое плечо, словно пыталась найти защиту у меня на груди. И вправду наперсница! Мысль эта поразила меня. И мне пришли на память слова шекспировского изгнанника Просперо, в прошлом миланского герцога, а ныне правящего зачарованным островом короля-волшебника, который так отозвался о живущем там существе по имени Калибан: «Сие творенье тьмы я признаю моим». Но какую кличку дать моей наперснице, моей черной изуродованной подружке? Назвать Буря, по имени той пьесы Шекспира? Не то… А может, Миранда – в честь дочери Просперо? Нет, это имя чересчур светлое. И все-таки мне понравилось, как оно звучит. Я на мгновение задумалась. Малуэнда! Вот это подойдет. Очень даже подойдет. Малуэнда … Загадочно и по-чародейски.

Я снова присела на край злосчастной кровати, вокруг которой валялись прутики, наломанные с деревьев, отгоняющих ведьм, и погладила мою Малуэнду. У меня никогда не было не то что наперсницы, а вообще никакого ручного зверька. Неудивительно, что я засмеялась счастливым смехом, когда мысленно произнесла это слово: наперсница! И неожиданно я поняла, что совсем не боюсь, что меня могут схватить, если застанут сидящей на этой койке, если увидят сейчас в этих лохмотьях, грязную, не обращающую внимания на святую воду, которая, по идее, должна была испепелить меня, почесывающую за ухом свою наперсницу… Почему? У меня не было ответа!