Читать книгу - "Меч и крест - Лада Лузина"

Не сюда ли рвался Гитлер? И зачем в сентябре 1941 г. нас посетил наследник тайных знаний и рыцарских орденов фюрер СС Генрих Гиммлер? …Его визиты всегда преследовали скорее оккультные, чем военные цели.

Д. Вовк, А. Стеклов. «Некоторые киевские тайны»

Держа под мышкой сверток с книгой, Катя, серая и сосредоточенная, со сжатым в нитку ртом, появилась в дверях антикварного салона «Модерн» на Большой Васильковской.

— Екатерина Михайловна, — подскочил директор, уже ожидавший ее у входа на массивном модерновском диване — неизменном и непродажном символе их заведения. — Давненько вас не было! Я после вашего звонка все дела отложил. Вы ж у нас покупательница дорогая и драгоценнейшая…

У директора были седые волосы и моложавые тугие щеки. Он нравился женщинам.

— Я хочу вам кое-что показать, — окаменело сказала ему «дорогая и драгоценнейшая».

— Пожалуйте, пожалуйте, — засуетился тот, вежливо направляя ее в свой кабинет. — Кофе? Чай? Сок изволите?

Старосветские пассажи в его речи, подкупающие нынешнее «купеческое сословие», уже принявшееся рваться в аристократы, были гарантированным способом начислять лишние десять процентов сверх за «чудесную ауру сего заведения». Но «дорогая» ответить ему не «изволила».

Она деловито выложила на директорский стол огромный сверток, хмуро повела в его сторону соболиными бровями и лаконично оповестила седого о цели своего визита.

— Вы, Виктор Арнольдович, профессионал экстра-класса. Что вы можете сказать мне про эту вещь?

Директор понимающе кивнул и начал аккуратно снимать с непредставленной вещи клеенчатый кулечный покров.

— А вы, я вижу, прическу новую сделали, — попытался разрядить атмосферу он. Но клиентка еще больше почернела лицом и промолчала.

Длинные черные пряди были гладко зализаны назад и туго стянуты резинкой: Катя ненавидела, когда волосы мешают и лезут в лицо. Но сейчас у нее были особые основания ненавидеть их вдвойне.

Теперь она понимала, что раздражало ее с того самого мига, как она очнулась возле ступенек музея в паскудном белье и раскромсанных кружевных чулках. И в ее раскаленной голове вдруг завелась слабовольная мысль о жаропонижающем и тихом пуховом одеяле. Она больна, однозначно больна и вымотана до предела! Ей нужно лечь в постель, закрыть глаза, отключить телефон. И все исчезнет…

Но не исчезнет ведь!

Ее волосы — реальность. И ногти, и безумная ночь, и книга, и письмо, и тот, кто прислал его с дрессированной птицей.

Однако стоило ей прочитать само послание, как пугающее ощущение невозможности происходящего исчезло, словно мутная дурь.

«Не бойтесь, Василий не причинит вам зла! Он поможет» — это вполне прагматичное обещание усмирить разгневанного Василия Федоровича в награду за участие в разгульном ночном шабаше моментально привело ее в чувство.

Что ж… Мужчины постоянно влюблялись в Катю, и, появись она на свет во времена инквизиции, ее бы сожгли на костре первой только за то, что, взглянув на нее, они вели себя так, точно облились двадцатью литрами водки и годами не могли протрезветь. И теперь кто-то из них, насмотревшийся американской «Игры»,[6]предлагает ей таким инфернально-шикарным способом свой член и сердце — кто-то, возомнивший себя Богом и дьяволом в одном лице, достаточно сильный и обеспеченный, чтобы прищелкнуть лысого борова одним пальцем и выстроить столь сложную игру на шахматной доске.

А оттого — опасный!

Как и любой безумец, ошалевший от собственной вседозволенности.

«Черт побери, они ведь вкололи мне там какой-то гормональный препарат для роста волос! Наверняка вредный и запрещенный, иначе его бы уже использовали во всех салонах. Он — сумасшедший… И еще не факт, что я его знаю».

По дороге сюда Катя перебрала в уме всех высокопоставленных К. и Д., но не смогла вспомнить никого, подходившего под подобный психологический портрет.

Но до 7-го у нее еще было время. И давать слабину и тащиться на чью-то квартиру в центре, чтобы получить разъяснения в обмен на ее женскую «вежливость с Ним», Катя не собиралась. С «Ним» — означало с третьим!

«Они что же, по кругу пустить меня хотят?»

Игра, в которую ее втянули помимо воли, была чертовски склизкой и безжалостной. На войне, как на войне. Ее не собирались щадить.

«Доигралась, дура!»

Катя жалостливо вцепилась в свое правое предплечье, морщась от неприятных воспоминаний. Директор, которому невольно передалась нервозность клиентки, уже с суетливым любопытством обозревал темнокожую книгу.

— Я хочу знать об этой вещи все! — решительно объявила Катя. — В какой мастерской могли сделать эту подделку? Кто наиболее вероятный исполнитель? Можно ли его найти? Заказ, скорее всего, был исполнен совсем недавно.

Эксперт поднял на нее удивленные глаза.

— Но, Катерина Михайловна, — смущенно выговорил он, — это отнюдь не подделка. Вещица очень и очень древняя. Чудо, что она в таком изумительном состоянии. Похоже на Средневековье. А может…

— Вы что же, издеваетесь надо мной? Эта книга написана современным языком, без всяких там «твердых знаков»! Она даже не дореволюционная, — презрительно осадила его Катерина.

Но директор, который, по логике вещей, обязан был немедленно посыпать голову пеплом, застыдившись такого недопустимого профессионального ляпа, почему-то лишь с сомнением посмотрел на нее и, пытаясь оживить скисшую улыбку на своем лице, робко и елейно заспорил:

— Драгоценнейшая Катерина Михайловна, вы ошибаетесь. Эта книга написана на древнерусском и от руки.

— Но я сама ее читала! — Дурацкое директорское упрямство привело Катерину в ярость. Она возмущенно встала с кресла, подошла к столу и, желая раз и навсегда покончить с этим, застопорившим дело недоразумением, неприязненно ткнула пальцем в первую попавшуюся страницу:

— «Помни, Ясная Киевица, что право твое вершить…»

Улыбка Виктора Арнольдовича конвульсивно дернулась и сдохла.