Читать книгу - "Маги и мошенники - Елена Долгова"

Через два года беспокойного священника взяли по доносу его собственной прихожанки. В вину вменяли довольно заурядную ересь – порицание церковной власти императора и «светское» преступление – подстрекательство к мятежу. Фирхоф не слишком верил следственным записям – женщина явно страдала тяжелой формой истерии, причиной которой, возможно, была неразделенная любовь. Бретон держался достойно, на обычный вопрос о врагах, могущих быть источником оговора, ответил отрицательно.

К несчастью для заподозренного, донос был не единственным. Прочие обличали менее явно, чем письмо женщины, однако добросовестный секретарь трибунала приобщил к делу не менее двух десятков доносов. Главным образом, Бретону вменялись в вину вольные слова – лишь чуть более резкое изложение сути его прежних проектов. От формального покаяния он, не считая себя виновным, отказался.

В таких случаях Трибунал назначает пытку подследственного. К тому времени, как Людвиг заинтересовался делом об эбертальском еретике, Бретона, к счастью, еще не успели искалечить, чему в немалой степени способствовала бюрократическая волокита.

Фон Фирхоф вспомнил события двухлетней давности и понял, что имеет дело с практиком-фанатиком. Бывший проситель не забыл унизительного отказа, его восхищение императором Церена за два года кануло в Лету, перед фон Фирхофом стоял совершенно другой человек – жесткий, целеустремленный, бесстрашный, успешно выдержавший схватку с казуистами Трибунала. Людвига ужаснуло бессмысленное упорство Бретона. Он, как мог, постарался прикрыть дело, которое к тому времени запуталось окончательно.

Освобожденный под поручительство епископа, отправленный в южную провинцию, Бретон не испытывал особой благодарности к Людвигу-спасителю. Он посмотрел прямо в холодные глаза инквизитора и, уходя, бросил напоследок:

– Vita sine libertate nihil[8].

– Primum vivere[9], – ответил тогда раздосадованный чужим упрямством фон Фирхоф.

Сейчас бывший инквизитор и нынешний советник императора сполна пожинал плоды собственного милосердия. Толосса слегка дымилась пожарами. Залив оставался пустым.

– Будем исходить из имеющегося, – пожал плечами Людвиг.

Он снова заглянул в кристалл и насторожился. За насыпью, у самых ворот, возникло движение, кажется, створки медленно отворялись. Ведьма вскочила ловко, словно хищная кошка, и гибкой тенью метнулась в сторону, прячась за прибрежные валуны. Фон Фирхоф заколебался. Появляться на берегу опасно, оставаться на месте, за кипарисовой рощей – бесполезно. Идти в Толоссу вслед за Адальбертом попросту необходимо, а вот с магическим кристаллом в сумке заявиться в город восставших религиозных фанатиков – сущее безумие.

Фон Фирхоф убрал кристалл в сумку, положил ее в яму возле валуна, замаскировал тайник тремя тяжелыми камнями; расседлал и пустил вольно пастись серого иноходца.

– Прощай, дружок.

А потом, обогнув кипарисовую рощу, заторопился в сторону берега.

И вовремя. Отряд пестро одетых и кое-как вооруженных горожан как раз в этот момент по насыпи достиг берега. Сражаться никто не собирался, навстречу осажденным двигался не вражеский отряд, а не менее пестрая толпа беглых подданных Империи. По виду они походили на бедняков. В толпе понуро брели усталые женщины, пищали и плакали младенцы.

Предводитель повстанцев приподнялся на стременах:

– Хвала Господу нашему и слава святому братству!

– Слава! – широко разнеслось над поверхностью моря.

Сумятица помогла ведьме, Людвиг видел, как она юркнула в ряды еретиков. Фон Фирхоф последовал ее примеру, не теряя из виду коричневый балахон и грубый плащ Магдалены.

Всадник тем временем снова приподнялся на стременах, чистое, правильное, строгое лицо двадцативосьмилетнего ересиарха казалось совершенным, как у хорошей статуи. Только у статуй не сияют вдохновением глаза. В Бретоне почти ничего не осталось от вольнодумного богослова – теперь он сильно смахивал на солдата. Поверх темной одежды мятежник натянул кольчугу, на поясе висел хорошей работы меч.

– А все же по сути ты совсем не изменился, Клаус, – усмехнулся про себя фон Фирхоф. – Ты такой же идеалист.

Толпа восторженно вопила. Процессия двинулась по насыпи в сторону острова и крепости, постепенно втягиваясь в ворота. Фон Фирхоф не верил, что ересиарх издали узнает его, однако старался не приближаться к бывшему священнику.

Ведьма тем временем вместе со всеми прошла под арку ворот, Людвиг торопился за нею следом. Процессия, очутившись в городе, принялась таять словно пена морская – люди по двое, по трое отделялись от толпы, чтобы свернуть в узкие переулки. В конце концов при Бретоне остался только его собственный отряд. Ересиарх торжественно проехал в сторону ратуши, Людвиг перестал за ним наблюдать, переключив все свое внимание на ведьму.

Магдалена из Тинока казалась слегка растерянной, словно собака, потерявшая след. Она стояла, уныло прислонившись к облупленной стене какой-то лавчонки. Фон Фирхоф терпеливо ждал, наконец ведьма развернулась и решительно зашагала в каком-то известном лишь ей одной направлении. Она несколько раз свернула в узкие, грязные переулки, липкая грязь, казалось, сплошь покрывала землю и стены, через некоторое время показались задворки портовых складов. Магдалена осмотрелась и юркнула в незапертую дверь пустого сарая.

Улица оставалась безлюдной, соседнее строение пожар еще несколько дней назад превратил в головешки. В воздухе витал запах горького дыма, моря и испортившейся рыбы. Людвиг присел на корточки и приник зрачком к щели в стене сарая.

Колдунья творила волшебство. Она вытащила из мешка маленькую жаровню, наполнила ее кусками горючего угля и запалила малое пламя. Дым уходил в раскрытую дверь и проломленную стену сарая. Утвердив на миниатюрном треножнике тигель, Магдалена подбрасывала в него ссохшиеся комки неизвестного происхождения. Потянуло мышиным пометом. Бывший маг снисходительно улыбнулся – признавая лишь высшее абстрактное волшебство, Людвиг не верил в подобные ритуалы. Когда-то он так и ответил на вопрос императора Гагена Справедливого:

– Есть лишь два источника чуда – Бог и дьявол. Божественная магия истинна, демоническая представляет собой лишь искусное наваждение. Порой она кажется даже более убедительной. Однако, обращаясь к абстрактному злу за помощью, мы обрекаем себя на расплату в форме зла конкретного.

Император, поразмыслив, согласился.

То, что творила Магдалена, не было, впрочем, ни обращением к демонам, ни, тем более, актом веры. Для такого рода манипуляций чрезвычайно подходило слово «суеверие».

«Она искренне верит в действенность своих эликсиров», – подумал пораженный фон Фирхоф. «Эта вера сама по себе творит чудо, обостряя природную интуицию женщины. Ее тигель и ее колдовство – лишь жалкая пародия на истинные возможности мага. И, тем не менее, я не сомневаюсь, что Магдалена сумеет отыскать затаившегося Хрониста».