Читать книгу - "А печаль холод греет - Дайана Рофф"

Вера – это то, что лежит на одной чаше весов, при том, что на второй всегда лежит разум.

Артур Шопенгауэр

– В последнее время я всё реже чувствую реальность. Я её не ощущаю. Не чувствую, что нахожусь в ней. Да что там в реальности? Я не чувствую, что нахожусь в теле, словно оно существует в реальности, делает изо дня в день дела, ходит на учёбу, выпивает в баре, с кем-нибудь в очередной раз дерётся, тогда как я, точнее мой разум, будто в другой реальности, среди своих фантазий, размышлений о мире, идей, той или иной теории, сериалов, книг…

Удар, удар, удар.

Белая плитка ванны никак не поддавалась моим тщетным попыткам разбить её, как я уже разбила свои костяшки. Кровь стекала с рук, когда я приложила их к ледяной груди под струи не менее ледяной воды.

Остыть.

Снова надо остыть. И телом, и духом.

Заткнув слив, я снова наливала в ванну как можно больше воды, чтобы потом опуститься в неё с головой. От холода немели конечности, сводило мышцы, но только это могло возвратить меня в реальность. Или это мне так только казалось?

Да плевать. После вчерашнего… плевать абсолютно на всё.

Лишь бы выжить.

– …Везде. Где угодно, но только не в самой реальности. Я не жду, что меня кто-то поймёт. Я и сама порой не понимаю себя, а что уже говорить о других? Может, это совершенно нормально не чувствовать реальности и жить где-то у себя в сознании и лишь изредка выходить из него, оглядываясь по сторонам на таких же людей, как и ты, а потом прятаться обратно. Может, и вправду всё это нормально?

Мама заперлась у себя в комнате. Она не отвечала на мой голос, не открывала дверь, из которой абсолютно ничего не доносилось, даже маленького шороха. Словно… словно там всё было мертво, а смерть уже начинала свой привычный ритуал, забирая в тот мир новую душу. Или то, что от неё осталось.

Я очень боялась, что мама с собой что-нибудь сделала. А вдруг у неё в комнате оказались какие-нибудь острые предметы? Или был алкоголь, которым она напилась до беспамятства? Или ещё что-нибудь? А вдруг… она выпрыгнула из окна?..

– Я не знаю. Я словно… потерялась. Да, потерялась где-то далеко-далеко в себе. Не ощущаю себя настоящей. Мне точно чего-то не хватает… Не хватает новой мысли или какого-то другого толчка для осознания себя, понимания своего места в мире. Я как будто живу в постоянно крутящемся колесе собственного разума и всё никак не могу выйти из него, передохнуть, посмотреть на мир вокруг. Не могу никак осознать ни себя, ни мир, ни что-либо ещё. Никак.

На улице мамы не оказалось. Да и в окне ничего не было видно: она плотно закрыла шторы. Чувство тревоги не отпускало, пока я шла по скрипучему снегу и ёжилась от холода в не застёгнутое пальто, накинутое на мою любимую бежевую куртку. Слишком рано встав сегодня, я решила провести в холодной воде почти час. И настолько замёрзла, что даже спустя два часа не отогрелась. Перестаралась? Лучше так, чем совсем никак не бороться.

Хотя был ещё один вариант… у Ричи.

– …Именно взять и осознать – вот, ты существуешь. Ты есть. Ты. Есть. Разве так сложно понять? Оказывается, да. Очень сложно. Или опять это дело только во мне, что я всё усложняю? Может, никто никогда и не сомневался в существовании реальности, может, никто и никогда не сомневался в собственном существовании. Откуда мне знать, что не одна я страдала вот этим, чему даже названия нет? Или есть. Я не знаю… порой мне кажется, что я ничего не знаю. Абсолютно ничего. Отчаяние? Скорее всего. Смириться? Видимо, придётся…

– Я с тобой согласен, – первое, что выдал мне Мэйтланд, когда я отключилась от прямого эфира в Instagram, а на дисплее телефона тут же появился знак вызова. – Может, не со всеми словами, но с последними точно. Мне тоже порой кажется, что я ничего не знаю. И о себе, и о людях, и о мире, и даже о тебе. Как знать, а вдруг всё это ложное, а воспоминания фальшивые, подставные? – тут он усмехнулся. – Бредовая идея, конечно, но никто не знает правду, даже самые гениальные учёные. Так что я хочу заверить тебя, что ты такая не одна.

– Таким образом ты лишаешь меня индивидуальности, – я заставила свой голос звучать более весело, тогда как моё настроение – словно битое стекло, потопленное во тьме.

– Прости, не знал, – рассмеялся Мэйт, распознав мою неудачную шутку. – А на самом деле… почему ты вдруг сегодня задумалась над этим?

– Я снова переживаю насчёт Джозефа, – не изменяя своей привычке ничего не скрывать от друга, вздохнула я. – И насчёт мамы тоже… я не понимаю, что с ними происходит, не понимаю, что происходит со мной. Но они вдвоём вчера словно сговорились: сказали, чтобы я больше не ходила на драки, а мама…

Я не смогла договорить, ком встал в горле, боль – где-то в лёгких. Перед глазами до сих пор стояли ожоги матери – такие яркие, явные, опасные. Но от чего? Не хотелось верить в общественные слухи, иначе… «Я почти прожила свою жизнь и имею право…» – слова родного человека выжигали на мне клеймо ужаса. Как же мне было страшно за маму.