Читать книгу - "Слёзы Шороша - Братья Бри"

К камню по дальнюю сторону разлома прилипли ещё два ошмётка полуживого мяса. Они бессловесно ждали последней драки, последней в их жизни драки.

Им досталось по полной, но на их окровавленных лицах не было сожаления, была боль – отпечаток боли телесной, но не было знаков сожаления. В первую ночь, как только выбрались из котловины Выпитого Озера, Хранители Слова могли оторваться от преследователей: темень и камни были им в подмогу. Но они засели в засаду и напали. Они просчитались: вместо десятков, их обступили сотни, и, как ни хороши, как ни дерзки были палка одного, дубинка другого, мечи третьего и „бульдог“ четвёртого, мечи, секиры и стрелы корявырей, перевесив числом, пробивали защиту, секли, дырявили и рвали их тела. И из ран, оставленных кровожадным железом, из этих дыр и щелей, выходила жизнь. Через четыре дня и пять ночей одно теребило души двух кроваво-оранжевых с лица человечков – зияющая рана на земле. Палка одного и дубинка другого разом ударились оземь и сотворили разлом, иначе их друзьям не спастись бы, разлом в земле, которую один их них давно полюбил и к которой другой успел проникнуться добрым чувством.

Корявыри уже соорудили мост, и оставалось только перекинуть его через разлом. Малам и Гройорг, не сказав друг другу ни слова, кряхтя и стоная, отлепились от камня и, крепко сжав оружие, которое некогда вручил им янтарный Элэ, двинулись к бездне. Упав на противоположный край земли, мост соединил поле битвы.

Вдруг в пространстве, которое охватили своим взором парящие в небе орлы, раздалось ржание. И все как один по обе стороны разлома повернули головы на клич, словно возвещавший о начале последней схватки клич. От подножия Кадухара вдоль зияющей раны земли мчался на вороном коне воин. В руке над головой он держал палку. Это был третий двухтрубчатник, который вот-вот обрушится на корявырей. Тут же два десятка их арбалетов звучно стеганули своими жилами. Конь встал на дыбы, и стрелы, назначенные пронзить всадника на нём, пронзили его разгорячённое галопом тело – он рухнул на землю. И в это мгновение вся любовь Семимеса к своему Вороному обернулась яростью, с которой он, двужильный, вёрткий и хитрый в драке (таким он был всегда), отмеченный невидимой меткой победителя, точимый виной перед друзьями и пылающий жаждой мести за своего Вороного (таким он был в эти мгновения), ринулся в гущу корявырей.

– Семимес-Победитель! – прохрипел Гройорг.

– Сынок! – прохрипел Малам.

– Семимес! – словно прошептали стрелы Савасарда, летевшие в корявырей.

И только у Мэтью не было сил на слова – слёзы стекали по его щекам.

…В самый разгар битвы Савасард вздрогнет… не от вражьей стрелы, что заставляет тело передёрнуться от боли, но от звуков, которые пронзят его сердце:

– Савас!

Он обернётся на голос из детства.

– Отец!

– Я возьму твои мечи.

– Твои мечи, отец.

Мечи тотчас узнают эти руки и воспылают былой страстью. И блеск их брызнет бликами в глазах орлов.

К началу пересудов всё кончится. А к ночи одна из пещер Кадухара, вход в которую был отмечен изображением двух скрещённых мечей (в ней когда-то нашёл пристанище Фэдэф), вновь оживёт… но оживёт слабой, едва слышимой жизнью, привнесённой в неё ещё живыми ошмётками мяса, не доставшимися орлам.

* * *

„Всё, пора“, – мысленно сказал себе Дэниел, когда ночь сгустилась до слепой черноты. Из мешка с камнями достал гнейсовый мешочек со Слезами, незамысловато, так, чтобы одним рывком за кончик бечёвки отделить его, привязал к ремню и, прикрыв полой накидки, вышел из комнаты. Горхун, будто учуяв неладное, рыкнул и зашипел. Вчера ночью эти рык и шипение застали его уже на лестнице, на полпути вниз, и, напугав, понудили вернуться в свою комнату и оставить драгоценный груз. Он решил проверить, как пройдёт задуманное, пока без мешочка, без Слёз, пока лишь проверить.

Дэниел как всегда осторожно, не зажигая свечи, ощупью спустился и подошёл к двери, за которой то ли спала, то ли бдела Сафа. Хорошо, если она, как и вчера, скажет ему: „Вот тебе факел. Ступай один. Возьми бочонок и мигом назад“. Он постучался. Было слышно, как Сафа поднялась с кровати. В освещённой тусклым светом огарка щели показался ореховый лик.

– Ну? – прохрипел он.

– Сафа, дорогая, опять мне что-то не спится. Что если я в погреб за бочонком спущусь? Ты только не серчай.

– Повадился ты по ночам расхаживать. Загодя надо брать.

– Буду загодя.

– Ладно, погоди, факел зажгу.

Сафа вынесла факел и запалила его от огарка.

– Ступай, Мартрам.

– Факел завтра верну. Что я будоражить тебя лишний раз стану.

– Нет, факел занеси.

– Как скажешь.

Дэниел быстро спустился в погреб. Он торопился. „Не повезло: будет ждать, скоро хватится, – подумал он. – Или повезло? Я в подземелье, уже в подземелье… один. Что сказал Фэдэф? „Туман, что стелется в подземелье, поманит тебя“. Уже манит“.

Дэниел опустился на колени, чтобы разглядеть ход, из которого медленно выплывал туман. „Пролезу“. Он лёг на землю и вполз внутрь хода, держа перед собой факел. Продвигался с трудом, долго, или показалось, что долго, потому что подгонял себя желанием „быстрее, быстрее“, а неуклюжие движения опаздывали за ним.

– Мартрам! – донёсся приглушённый сжатым пространством голос Сафы, и через не давшее опомниться время снова: – Мартрам!

„Только бы не учуяла меня носом… Учует, как пить дать учует“, – промелькнуло у него в голове. И в подтверждение этой мысли:

– Мартрам! Мартрам!

Дэниел кожей ощутил запущенный в нору голос, натужный, напряжённый, догоняющий и страшащий жертву, и услышал, как сердце его припустило… Наконец теснившие его стены оборвались, и он вывалился в небольшую пещеру, пространство которой не было гнетущим, а воздух не заставлял морщиться. „Уютно“, – усмехнулся Дэниел, успокаивая себя, и встал. В центре её возвышался массивный, с плоским гладким верхом камень. Он приблизился к камню, и свет пламени факела вдруг высветил его тайну – Дэниела проняла дрожь: он увидел начертанные на нём в виде замкнутого круга слова: скорбь Шороша вобравший словокруг навек себя испепеляет вдруг.

– Мартрам! Мартрам, откликнись! – зловеще прозвучало изнутри хода.

Между словами в камне были выдолблены глубокие лунки, и одна из восьми, что разделяла слова „вдруг“ и „скорбь“, была занята бежевой Слезой Шороша.

„Какой провидец начертал на камне этот стих?.. опустил Слезу в лунку?.. и погрузил камень на дно озера, ещё не выпитого чудовищем?“ – подумал Дэниел. Он положил факел на середину камня, снял с ремня гнейсовый мешочек, развязал его и принялся одну за другой выкладывать Слёзы, заполняя ими пустые чашечки, назначенные быть наполненными толиками скорби Шороша. Когда в словокруге было семь Слёз, а у него осталось две: белая с фиолетовым отливом и глазастый (с бирюзовым глазом) камень, он вспомнил, что должен был найти вход на Путь, и для этого у него в кармане джинсов – зеркальце. „Теперь мне не нужно таращиться на свой чёрный глаз – глазастый камень выведет меня. Но найти вход на Путь надо прежде, чем…“