Читать книгу - "Нежить - Нил Гейман"

Я проснулся сразу и окончательно. Голова гудела. Во рту пересохло так, что заговорить я сумел не сразу.

— У кого-нибудь есть твердые факты? — спросил я.

— Я сейчас работаю над этим вместе с одним знакомым из МИДа. Пока что у нас нет ничего, кроме слухов.

— Но если это правда?

— Если это правда, — ответил Льюис, — то ты гений.

* * *

Наутро наш рейтинг выглядел неуверенно, но к полудню дела начали улучшаться. Китайцы молчали как партизаны, и никому еще не удалось заснять тибетских мертвецов, но изо всех уголков мира поползли слухи. Не подтвержденные официально донесения миротворцев из Косово сообщали о женщинах и детях, выкарабкивающихся из доселе неизвестных массовых захоронений.

К новому году слухи сменились доказанными фактами. На телевизионном экране замелькали зернистые кадры из Грозного и Аддис-Абебы. В рассыпанных по всему миру «горячих точках» вставали мертвые. А на родине рейтинг постепенно, но верно менялся. На каждой встрече с избирателями сторонников Бертона становилось все больше, и, пока наш самолет летел сквозь ночь к Питсбургу, я смотрел как Стоддард отвечает на вопросы общественно-политической кабельной телесети. Он выглядел усталым, на посеревшем лице поселилось выражение неуверенности. Он опоздал, проблема принадлежала нам с потрохами, и я видел, что он тоже это понимает. Он просто соблюдал формальности, вот и все.

Когда самолет опустился на посадочную дорожку, в воздухе витало праздничное настроение. Бертон произнес небольшую речь в аэропорту, потом служба безопасности плотнее сомкнула ряды, и мы всей компанией двинулись к ожидавшему кортежу. Перед тем как сесть в лимузин, Бертон отпустил своих ассистентов и положил руку мне на плечо.

— Садись со мной, — предложил он.

Сначала мы ехали молча, но, когда в ночи стали видны центральные высотки, Бертон повернулся ко мне:

— Я хотел сказать тебе спасибо.

— Не за что…

Он остановил меня взмахом руки.

— Если бы ты не подтолкнул меня, мне бы не хватило смелости запустить тот ролик. Я много об этом думал. Будто ты знал что-то, знал, что скоро нас ожидают новости.

Я уловил невысказанный вопрос: «Ты знал, Роб? Знал?» — но ответа у меня не было. Только то ощущение, будто моим голосом говорит кто-то другой, издалека, за пределами реальности, и, поскольку такое объяснение казалось бессмысленным, мне не хотелось им делиться.

— Когда я только начинал заниматься политикой, — продолжал Бертон, — у меня был знакомый деятель в Чикаго — я бы даже назвал его учителем. Он мне как-то сказал, что можно понять, с каким человеком имеешь дело, если приглядеться к тем, кто его окружает. Когда я вспоминаю его слова, у меня становится легче на душе, Роб, — вздохнул он. — Нет сомнений, что мир сошел с ума, но мы справимся, если на нашей стороне будут такие люди, как ты. Я просто хотел тебе это сказать.

— Благодарю вас, сэр.

Бертон кивнул. Я отвернулся к окну и чувствовал, как он изучает меня, но вдруг оказалось, что больше мне нечего сказать. Я сидел и смотрел, как пролетает мимо город, а внутри меня накипало прошлое. Неприятные истины скрывались подводными камнями под самой поверхностью. Но каким-то образом я их чуял.

— Роб, ты в порядке?

— Просто задумался, — ответил я. — С Питсбургом у меня связано много воспоминаний.

— Я думал, что ты вырос в Калифорнии.

— Да. Но родился я здесь. И жил до смерти родителей.

— Сколько тебе было?

— Четыре. Мне было четыре года.

К тому моменту мы уже подъезжали к отелю. Кортеж свернул на подъездную дорожку, и тут слова бабушки: «…часы твоего дяди, не мог же он их оставить…» прозвучали у меня в голове. Лимузин подъехал к тротуару, захлопали двери. Агенты службы безопасности выскочили из машин и выстроились кордоном перед входом. Наша дверь открылась, внутрь ворвался холодный январский ветер. Бертон собирал вещи.

— Сэр…

Он обернулся ко мне.

— Могу я завтра взять отгул?

— Даже не знаю, Роб, у нас плотный график, — нахмурился он.

— Нет, я имею в виду на пару часов.

— Что-то случилось?

— Я бы хотел кое-что разузнать. Насчет родителей. Всего на час-другой, если у меня не будет срочных дел.

Он еще секунду смотрел мне в глаза, потом кивнул:

— Ладно, Роб, — потянулся и сжал мое плечо. — Приезжай к двум в аэропорт.

* * *

В ту ночь мне снилось место, похожее — и в то же время не похожее, на детский сад Даны Макгвайр. На первый взгляд я бы счел его детским садиком: полдюжины визжащих детей, крупные пластиковые игрушки, ковер, которому ничего не страшно… Но некоторые детали не вписывались в общую картину: в углу стояли массивные старинные часы (часы моего дяди), а мои родители танцевали под камерный джаз, причем я не мог понять, откуда исходит музыка.

Я пытался разгадать загадку этого места, когда увидел ребенка, сжимающего в руках бумажный пакет для завтраков. На его лице застыло загнанное, убитое выражение, но я слишком поздно понял, что должно произойти. Когда он вытащил из пакета пистолет, я попытался сдвинуться с места, крикнуть, сделать хоть что-нибудь. Но губы будто склеились, а глянув вниз, я обнаружил, что прирос к полу. В буквальном смысле. На моих босых ногах выросли длинные скрюченные корни. Там, где они вросли в пол, нити ковра распустились и перекрутились узлами.

Родители кружились в энергичном фокстроте, их лица искажал безумный смех. Музыка нарастала ужасающим крещендо, ударные слились единым всплеском: безупречный ритм барабана, гулкий бой часов, резкая отдача выстрела.

Я увидел, как отлетела назад девочка, как она дергалась на полу и скребла руками шею. Меня окатило фонтаном бьющей из артерии крови — кожу обожгло ее теплом, — и пятилетний мальчик обернулся ко мне. По его щекам текли слезы, и у этого ребенка — и я мог думать только о том, что это «всего лишь ребенок, всего лишь ребенок», — было мое лицо.

С трудом сдержав крик, я проснулся. Комнату, коридор за дверью и город за коридором сжала в объятиях тишина. Мне казалось, будто мир утонул и лежит кораблем-призраком в укромной тишине могилы.

Я подошел к окну и отодвинул занавеску. За стеклом, внизу, непонятным иероглифом сияла сетка электрических огоньков и пульсировала с загадочной многозначительностью. Глядя на нее, меня внезапно охватило понимание, насколько все хрупко в нашем мире, насколько тонок барьер, что отделает нас от пропасти. Я отпрянул от окна, настолько меня ужаснуло осознание, что мир стал неизмеримо более вместительным и странным но сравнению со вчерашним днем — осознание огромных, бесформенных сил, ворочающихся там, в темноте.

* * *

Утро я провел в библиотеке Карнеги в Окленде, проглядывая архивные выпуски газеты «Пост». Статью о несчастном случае я обнаружил довольно быстро, поскольку хорошо помнил дату, но я оказался не готов к ее содержанию. Бабушка всегда неохотно говорила об аварии, да и в целом о моей жизни в Питсбурге, но я никогда об этом не задумывался. В конце концов, она тоже потеряла семью — внучку, зятя, единственную дочь; и даже в детстве я понимал, почему она не хочет говорить о них.