Читать книгу - "Золотые апостолы - Анатолий Дроздов"

– Три свечки, пожалуйста.

Она завернула свечи в бумажку и подала. И спросила:

– Хотите подать записку за здравие или упокой?

– Лучше за здравие.

Пока я заполнял записку прямо на барьере, она с интересом рассматривала меня.

– Вы не местный?

– В командировке.

– Из столицы?

– Так точно.

– После столичных храмов, наш, конечно, не покажется, – вздохнула она и добавила: – Зато священник у нас такой, какого вы нигде не найдете!

– Да ну?

– Вот увидите! – торжествующе сказала она. – Только не уходите после службы…

Я расплатился и подошел к своим. Дуня и Рита, обе в платочках, стояли в сторонке чуть ли не у самого входа. Я протянул им свечи.

– Не буду их здесь ставить! – надула губки Дуня, а Рита виновато пожала плечами: – А я и не знаю как.

Я прошел по храму. Моей любимой Казанской Божьей Матери здесь не оказалось, и я поставил свечку у местного образа. Вторую зажег перед иконой Всех Святых, третью – перед алтарем. И с чувством исполненного долга вернулся к девушкам. Они с любопытством разглядывали публику. В этот субботний день ее собралось не слишком много – в основном старушки и немолодые женщины с сумками в руках. Снедь для освящения – кому для поминального стола, кому для больного.

Внезапно внутрь впорхнула стайка молодок в голубых одинаковых платьях до пят и таких же голубых платочках. Стреляя во все стороны глазами, они прошествовали к иконостасу и стали слева от солеи.

– Кто это?

– Монашки местные, – сердито сказала Дуня. – Блудницы вавилонские, как дедушка говорит. Живут они здесь. Считается, что Богу молятся, грехи наши замаливают. Ага! Эти замолят…

И, действительно, молодки в голубом меньше всего походили на монашек. Они с любопытством разглядывали прихожан, перешептывались и улыбались. Я поймал взгляд одной, миловидной и круглолицей, подмигнул. Она в ответ тоже подмигнула и хихикнула. Дуня посмотрела на меня с осуждением.

– Что-то немного народу, – сказал я, чтобы скрыть смущение.

– Раньше собиралась полная церковь, – вздохнула Дуня. – Но потом перестали ходить. Здесь в основном приезжие: из деревень, где церкви нет, или из других районов. На чудесника приехали смотреть… – она помолчала. – Раньше, когда в Горке церкви не было, по воскресеньям у деда собирались помолиться. Теперь снова стали…

От алтаря послышалась возглашение, и все в церкви притихли. Даже голубые монашки. Перед ними возникла немолодая женщина-регент, взмахнула руками, и "монашки" запели. Пели они неважно. Сбивались, забывали слова. Несколько раз священник косился в их сторону, и чувствовалось, что едва сдерживается.

Настоятель храма Преображения, извергнутый из сана Русской православной церковью и не принятый пока никакой другой, знаменитый отец Константин оказался брюнетом лет сорока, высоким (но все-таки пониже историка Акима) и грузноватым. Темные глаза на его одутловатом лице смотрели сумрачно и тяжело. Ему, действительно, приходилось несладко: служба шла без дьяка. Отец Константин сам произносил ектенью, сам возглашал: "Премудрость, прости!" и делал знак своему голубому хору петь тропари. Мне даже стало неловко: в какой-то мере я был виной того, что дьяк отца Константина (вернее то, во что он превратился) лежал сейчас в холодильной камере морга. Кто бы ни служил, но в церкви молятся Богу…

Мои девушки стояли у стены. Дуня – с недовольным лицом. Я даже пожалел, что взял ее. Но мы шли сюда не затем, чтобы просто полюбопытствовать: она была нужна. Рита рассматривала церковь и прихожан; чувствовалось, что православная служба ей незнакома. Я старался не выделяться (на меня и так посматривали): крестился, клал поклоны и даже пропел вместе со всеми "Верую" и "Отче Наш". Памятных записок в этот день подали немного, и служба закончилась быстро.

Но никто не ушел. Я увидел, как из притвора за руки ввели несколько женщин и поставили их перед солеей. Отец Константин, воздев руки горе, стал громко читать "Трисвятое".

– Замолчи! Замолчи! – вдруг завопил грубый хриплый голос, и я увидел, как одна введенных в храм женщин бьется в руках своих спутников. Голова ее вращалась чуть ли не вокруг шеи, я увидел белки без зрачков (глаза закатились под веки) и текущую изо рта пену…

– Замолчи! Замолчи! – хрипло закричали еще несколько голосов, и еще две женщины стали рваться из державших их рук. Они изрыгали ругательства, плевались, а одна упала на пол и стала биться в конвульсиях…

Меня передернуло. Но, как было видно, большинству прихожан это омерзительное зрелище оказалось не внове: они наблюдали за происходящим с интересом, а некоторые даже подходили, чтобы видеть лучше.

Среди этих любопытных я вдруг увидел рыхлое лицо и глаза-щелочки администраторши из гостиницы. Она смотрела на отца Константина с нескрываемым обожанием. Мне стало ясно, кто открыл Кнуру дверь номера Риты, и кто вытащил затем его, связанного, из ванной комнаты. Фанатично уверовавшая женщина, каких хватает в каждом приходе, способна и не такое…

Отец Константин невозмутимо продолжал читать молитвы, время от времени помахивая кадилом и окропляя беснующихся святой водой из белого пластмассового ведерка. После очередного такого орошения, та из одержимых, которая корчилась на полу, вдруг вскочила и схватила священника за горло. От неожиданности отец Константин выронил ведерко и кропило, зашатался. Он попытался сорвать с себя бесноватую, но та вцепилась намертво, хрипя, тянулась зубами к его лицу… В церкви все замерли в растерянности.

…Стремительная тень метнулась от притвора к солее и повисла на бесноватой. Та вдруг взвизгнула и разжала руки. Неизвестный спаситель рывком отбросил ее назад: одержимая рухнула на пол. Я услышал глухой стук: как будто пустой арбуз уронили – это голова ударилась о каменный пол. Бесноватая замерла на полу грудой тряпья. Спаситель обернулся…

Это была женщина из свечной лавки. Волосы ее выбились из-под съехавшей на затылок косынки, лицо перекосила гримаса. Столько злобы и ненависти было в ней, что стоявшие ближе к солее отшатнулись.

Отец Константин растерянно потер шею и пошел к выходу. Его неожиданная спасительница тоже исчезла. Прихожане сгрудились возле тела одержимой. Я подошел ближе, заглянул через головы. Ком тряпья все также недвижимо лежал на каменном полу: там, где должна быть голова, растекалась по темной плите красная лужица.

– Убили! – вдруг всхлипнул кто-то.

– А она сама? – возразил мужской голос. – Чуть священника не задушила, сила бесовская!

– Скорую надо бы вызвать, – растерянно предложил кто-то…

Я повернулся, быстро подошел к своим девушкам и вывел их наружу.

– Кто это был? – спросил Дуню, не уточнив, но она поняла.

– Райка. Попадья.

Меня вновь передернуло: не ожидал.