Читать книгу - "Творец - Анастасия Суворова"

Я всегда считал, что истинная жизнь протекает в моем сознании, а все то, что меня окружает, лишь декорации, антураж позволяющий создать то или иное настроение. Но вот декорации уплотнились, налились кровью и сладостными соками. Вот они проникли в само мое естество и затопили там все живительными весенними ручьями радости. А когда я был готов захлебнуться счастьем, растворившись в этих самых декорациях, они с треском рухнули, придавив меня к земле и перекрыв кислород.

Мой самопровозглашенный наставник, бесспорно, был прав.

Я должен был выбраться из-под обломков моей личной трагедии. И как истинный циник, то есть художник, преобразовать страдания по несчастной Мари в незабвенные творения.

Но я не мог этого сделать. Мне казалось, как только я уйду в творчество, как только попытаюсь излечиться этим снадобьем, я предам мою девочку. Отчего-то я был убежден, что раз обрек ее на страдания, то и сам должен умирать от тоски.

От мук раскаяния и самоедства меня, как всегда, отвлекла работа, а если быть точным, Кирилл, который мне ее подкинул. Мой предприимчивый друг снова разжился жирным заказом, настолько жирным, что ему потребовалась помощь.

Теплым воскресным утром он приехал за мной на свежеприобретенной Frontere, до отказа забитой гипсом. И, не дав вставить ни слова, поведал о том, как чудесно мы поработаем над античными барельефами. В машине он подробно рассказал о чопорном и интеллигентном заказчике, который жаждет увидеть копии из молодежного зала Мухи в своих загородных апартаментах, и что все уже готово к работе, и что Сеня ждет их в мастерской с портвейном.

Оказалось, копии уже готовы и нам с Сенькой предстояло изготовить формы и отливки. Хорошая работа, не требующая душевных сил, лишь знаний, опыта и физической активности. Это я, пожалуй, мог предоставить моему другу, тем более что с деньгами у меня как всегда было туго.

Работа помогала забыться, но лишь на время. Мой душевный недуг требовал более действенных мер, и их мне организовал сердобольный Сеня. Однажды утром он явился в мастерскую в приподнятом настроении и сообщил, что сегодня мы работаем до обеда.

— Почему до обеда, у нас же сроки горят? — удивился я.

— Потому что у меня для тебя приготовлен сюрприз, — промурлыкал Сеня, загадочно щуря свои кошачьи глаза.

До обеда время тянулось катастрофически медленно, Сенька ни в какую не хотел говорить, что удумал. Он даже не поскупился и вызвал такси, в котором завязал мне глаза. И все ради того, чтобы до последнего сохранить интригу. Но как только он снял повязку, и я увидел длинное, одинокое здание за черной оградой, смысл его сюрприза сделался очевидным. Коварная пружина времени словно бы поддалась и выстрелила настолько быстро, что я даже не успел насладиться всеми последующими моментами.

Когда мы проходили через пост охраны, передо мною протрепыхали волнительные перспективы. Я понадеялся на чудо, позволил себе мечтать о том, что Мари отпустят со мной, и мы снова запремся в моей мастерской, и я никогда не буду выпускать ее руки. Но этим грезам не суждено было сбыться.

Сеня организовал для меня встречу с Марией, а если быть точным, обольстил жабу (надсмотрщицу моей нимфы), и та сдалась, пообещав устроить короткое свивание. Я должен был, минуя дорожки общего пользования, пробраться к кустам шиповника, что росли в самом дальнем конце так называемого «сада» и, притаившись там ровно в полдень, ждать. Влюбленная жаба дала четкие инструкции, что да как говорить на посту охраны, и мы с Сеней беспрепятственно проникли в белокаменную цитадель обреченных, затаились в кустах и стали ждать.

Приближение Мари и ее сопроводительницы мы почуяли издалека. Расцветающая тетка намарафетилась перед встречей с Семеном, не забыв искупаться в одуряющих шлейфовых духах, которые заволокли узкую безлюдную тропку. Напротив оговоренного места жаба остановилась и, подведя Мари вплотную к зеленящимся кустикам, что-то шепнула ей на ухо. Сама же, раскачивая задом словно кормой, направилась к скамейке.

Сеня вынырнул из своего укрытия и занял оборонительную позицию на соседней сидушке, чем ввел жабу в ступор. Дальнейшего развития их водевиля я уже не наблюдал, меня позвала Мари (бедняжка по-прежнему плохо видела).

Из кустов я выйти не мог, жаба настаивала на максимальной конспирации, опасалась, что нас засекут камеры, которых здесь, скорее всего, было видимо-невидимо. Но я мог взять ее за руку. От прикосновения она вздрогнула, но руки не отняла, присела на корточки и потянулась ко мне, вжимаясь в кустарную преграду.

— Я знала, что ты придешь, я знала, — шептала она, покрывая мои пальцы поцелуями. — Олег Владимирович говорил, что тебе сейчас тяжело, но ты справишься. Он передал твои подарки.

— Какие подарки? — удивился я.

— Ну как же?! Арфа, скрипки и пианино. Как только у нас появилась музыкальная комната, жизнь многих приобрела смысл. Вика больше не пытается удавиться в душе, а Кристина перестала безвылазно сидеть в палате. Она, оказывается, умеет говорить! Для нас всех это было откровением. За пять лет, что она провела здесь, никто ни разу не слышал ее голоса. Играть, конечно, никто из нас не умеет, но мы стараемся. Г. даже выписал нам репетитора, он приходит три раза в неделю и учит нотной грамоте. Недавно мы устраивали домашний концерт, и Олег Владимирович пришел послушать. Он познакомился со всеми, кто пытается учиться, а мне сказал, что я очень талантлива, и он уже ждет следующее представление.

Двоякое чувство копошилось у меня под ребрами: хотелось орать от жалости к этим несчастным, и в то же время радоваться, что даже в таком аду они пытаются отыскать свое счастье. Мне сделалось совестно, я увидел себя в неприглядном, меланхолично-трупном свете. У меня никто не отнимал свободы, есть руки, ноги и более или менее функционирующие мозги, талант. У меня есть талант, черт возьми! А я закапываю себя с головой в пески собственного бессилия и отчаяния, вместо того чтобы хотя бы попытаться что-то изменить!