Читать книгу - "Когда говорит кровь - Михаил Беляев"

На этих словах юный голосок всё же не справился с волнением и немного дрогнул, срываясь почти на визг, отчего пафосный запал речи юнца слегка затёрся.

— И кто же этот убийца, господин Ягвиш? Может назовёте нам его имя? Или так и будите нагонять туман дальше? — хмуро произнес предстоятель алетолатов Лисар Утериш. Его косматые седые брови сошлись так близко, что казались одной сплошной линией.

— Его имя известно вам, господин Утериш. Да и всем в этом зале. Ибо за именем этим следует бессчетная череда преступлений. Я не буду больше затягивать и назову его как есть. Это Лико Тайвиш. Обманом и подкупом получивший титул Верховного стратига, и повинный, как и его мертвый отец, в убийстве моего отца: досточтимого предстоятеля алатреев Патара Ягвиша! Я знаю все! Раб, подававший вино моему отцу, сознался, что был куплен Тайвишами и подсыпал ему отраву! Он сознался во всем!

По залу пронесся гул возмущения. Часть алетолатов повскакивали с криками «Ложь!», но с другой стороны, перекрикивая их, тут же понесся дружный рев алатрейских глоток, кричавших «Убийца!» и «К суду!».

— Он разграбил и сжег Аравенны! — орал кто-то, из облаченных в белую мантию мужчин.

— Вел незаконную войну. Против воли Синклита! — вторил другой.

— Он желал стать царем! Не допустим тирана! — кричал третий, размахивая руками во все стороны.

Голоса сливались в единый злобный рык, все меньше и меньше напоминавший человеческую речь. Вся алатрейская половина Синклита словно впала в безумие, выкрикивая всë новые и новые обвинения. А алетолаты, хоть и кричали что-то в ответ, явно были растеряны и смущены, а некоторые даже робко присоединяясь к обвинениям. Стоявший посреди этой бури безумия Тэхо Ягвиш расплылся в злорадной и самодовольной улыбке. Но улыбался не только он — краешки уголков кривились и у прочих руководителей его партии. Вся их шакалья стая скалилась и пускала голодные слюни, наблюдая как травят огромного быка их мелкие отродья.

Вот только назначенный ими «добычей» человек, словно и не замечал всей этой травли. Он стоял молча и неподвижно. Как скала, о которую разбивались мелкие волны. Лико Тайвиш, одетый в ритуальный красный доспех, держался отстранённо, стоя, скрестив на груди руки. Только его взгляд, холодный и напряженный, скользил по залу, а губы кривились, медленно превращаясь в подобие оскала.

Нет, это был не бык, затравленный и раненный. Посреди Синклита стоял молодой и гордый лев, примерявшийся к прыжку. Пока ещё скрытая ярость уже закипала в нём с каждым новым выкриком, с каждым обвинением, брошенным ему в лицо. Она была готова превратиться в поток могучего пламени. Что вполне мог выжечь весь Синклит целиком.

Джаромо видел это.

Но беснующаяся стая алатреев не замечала уже ничего. Она, опьяненная собственным заготовленным порывом, кричала в десятки глоток все более глупые и безумные обвинения, словно стремясь убедить даже самих себя в праведности всего этого действа. Она не чувствовала угрозы. Не чувствовала беды. А ведь она подступала к ним все ближе и ближе.

О, знали бы они, как сильна эта угроза, то их языки вряд ли посмели бы исторгать столько опасных и необдуманных слов. О, сколько бы из них предпочли благое молчание, или внезапную болезнь, помешавшую явиться в Синклит в назначенное время.

А вот Великий логофет знал обо всём. Знал, и чувствовал. Чувствовал самой кожей, волосками на своем теле, кровью, жилами и костями, приближение скорой беды. И оживавший в этом чувстве странный колдовской холод, обретал свою завершённую форму и своё имя.

Да, теперь уже можно было себе не врать. Великий логофет боялся. Боялся, словно маленький мальчик, впервые услышавший раскаты грома и увидевший сполохи молнии за окном, превращающие ночь в день. Боялся, животным, первобытным, неукротимым страхом. И этот страх был связан совсем не с мешочком в его руке. Не с тем, сработает или не сработает скрытый в нем секрет.

Великого логофета сковывал страх перед грядущим. Перед скорым и уже неизбежным событием, которое вот-вот должно было произойти.

Да он пытался его поменять. Он сделал всё что мог. Всё, что был в его силах. Лишь бы река судьбы потекла по иному руслу, и сам этот день был иным. Но клокочущий поток перемен лишь отмахнулся от его жалких потуг. Он сам наметил свой путь и, захватив ничтожного и смешного человечка, понёс его в неизведанное, сметая все привычное и обыденное. Всё то, что так долго ограждало его жизнь. И не только его, но и жизнь этого огромного города и всего государства. И этот поток, рожденный наследием Шето Тайвиша, вот-вот должен был сокрушить многие из его трудов и завоеваний.

Всё то, за что так держался Джаромо, оказалось не более чем ритуальной жертвой. Быком, отведенным на заклание, дабы явить людям волю высших и всемогущих сил. И воля эта была страшна и неизбежна.

— Старейшины, я вижу, как праведный гнев кипит в ваших сердцах, ибо явно нет числа законам, что были нарушены и попраны этим человек, — вновь перехватил речь Лиаф Тивериш. — Слушая каждое ваше слово, я тоже преисполнился ярости. И я каюсь перед вами, за слепоту. Ибо не смел раньше и представить как презрительно к богам и людям может относиться властолюбец, возжелавший любой ценой натянуть на себя порфиру и, поправ наши устои и завоевания, вновь низвергнуть нас во тьму деспотии и самоуправства. И я тоже не желаю более молчать, ибо никто из вас, почтенные и благородные мужи государства, не упомянули и ещё об одном преступлении, кое пока было скрыто, но которое лучше всего показывает нутро этого человека.

— И что же это за преступление, господин Тивериш? — недоверчиво, но и без прежней уверенности проговорил Лисар Утериш

— Весьма мерзкое преступление. Я говорю о преступном поругании самой нашей памяти! Знайте же, благородные сограждане, что по отданному этим человеком приказу, памятники нашим окрыленным вечной славой героям были осквернены и низвергнуты. Те статуи, что возвышались поверх гнили и мерзости Аравенн не пережили его чисток, как и сами жители, этого несчастного уголка.

— Что это за вздор? — впервые нарушил свое молчание Лико Тайвиш.

— Вздор? Так вы именуете нашу память, господин Верховный стратиг? Или вы, в порыве грабительской удали, явно подхваченной в диких землях, даже не смогли отличить статуи нашим героям от столбов, когда ровняли с землей целый квартал города и обращали в рабов его жителей, чье главное преступление было лишь в том, что они бедны и отринуты всеми?

— Что? Это безумие.

— Оно самое. Лишь безумием и обуявший вас жаждой власти, можно объяснить все эти низкие преступления, кои вы творили в нашей столице и за её пределами! Вам, тому, кто так кичится славой полководца, перечислить имена тех подлинно великих предков, чья память была попрана?

Верховный стратиг Тайлара смерил вещателя алатреев долгим и тяжелым взглядом. Великому логофету даже показалось, что сейчас он шагнет вперед, и несколькими ударами выбьет весь дух из Лиафа Тивериша. Но нет, сын Шето Тайвиша был всё так же неподвижен, и кипящи внутри него ярость и злость, не находили себе выхода. Пока не находили.