Читать книгу - "Наследник - Александр Прозоров"

«Странное ощущение», — подумал вербовщик.

«А у лешего горячие губы», — удивилась Зимава.

— И что теперь? — тихо спросил Ротгкхон.

— Мы должны оставаться связанными до завтрашнего утра, — еле слышно ответила девушка. — Для крепости уз. Пойдем, волхв защитит нас от порчи, злых духов и недобрых мыслей.

Разжать руки они теперь не смогли бы, даже если бы захотели. Так и пошли по тропе бок о бок. А сзади вышагивал веселый толстяк, то и дело щелкая кнутом и отмахивая кого-то посохом. То ли и вправду замечал какие-то темные сущности, то ли просто развлекался от хорошего настроения.

Чилига времени даром не терял. К возвращению молодых на дворе уже собрались нарядные и веселые гости. Вошедшую связанную парочку они встретили громкими криками и горстями зерна, брошенного им на головы:

— Любо Зимаве! Любо Лесославу! Совет да любовь! Совет да любовь!

Венчанные муж и жена заняли место во главе стола, селяне тоже расселись по скамейкам, Чилига сразу схватил полную до краев кружку:

— Выпьем, люди, за счастье в новой семье! Совет им да любовь, и детишек побольше!

Он прихлебнул бражки, тут же поморщился:

— Что за напасть? Горько!

— Горько, горько, горько! — с готовностью подхватили селяне.

Зимава поднялась, вынуждая встать и привязанного к ней мужа. Они наскоро поцеловались и сели обратно, сопровождаемые разочарованным воем гостей:

— Совсем слаб мужик! Совсем ничего не может! И Зимава никак ему не под стать.

— Что же вы не пьете, не едите, молодые? — вкрадчиво поинтересовался Чилига.

Ротгкхон взялся было за ковш, но мужик радостно возопил:

— Неверно поступаешь, Лесослав! Ты же клялся пред Триглавой у ракитового куста о жене заботиться? Вот и заботься! Не сам пей, а ее пои. А она пусть тебя потчует, раз заботиться клялась.

— Проклятие темным друидам… — Вербовщик поднес корец к губам Зимавы. Девушка немного отпила, потом прижала свой ковшик к губам мужа. Пить получалось неудобно — в чужой руке корец дрожал, по нему гуляли волны, стуча по губам и выплескиваясь мимо рта. Вербовщик мучился, деревенские веселились, Зимава пыхтела от старания…

— А разве не горько тебе, Лесослав? — возмущенно спросил Чилига.

— Горько, горько, горько!

Молодые встали, снова поцеловались — и в этот раз Ротгкхон честно попытался растянуть представление как можно дольше, раз уж этого требовали здешние нравы. Гости восхищенно загудели.

— Вот ведь повезло дурочкам… — неожиданно услышал краем уха чей-то завистливый выдох вербовщик.

— Повезло, — подтвердил кто-то еще.

Угощение на столах было немудреным, но обильным: соленые грибы и огурцы, моченые яблоки, квашеная капуста, сладкая пареная репа, свежая зелень, вареная свекла. И уж чего точно имелось в достатке — так это пенистой браги с хреном и яблоками в пузатых открытых бочонках. Каждый мог черпать ее ковшами, сколько пожелает, и пить за здоровье молодых, насколько в пузе хватало места.

Поначалу гости выпивали тостами, заставляя молодых целоваться снова и снова, но постепенно о причинах пирушки селяне начали забывать, кучковаться у бочонков по интересам: мужики с мужиками, бабы с бабами, девки и парни напротив друг друга. Точку поставил Стражибор, тоже заметно хмельной, но о долге своем не забывающий. Подняв посох, он обошел стол, провел своей темной отполированной палкой между плечами молодых, наложив ее на связующие их нити:

— Благословляю вас, дети мои! — торжественно провозгласил он. — Пред Хорсом и Триглавой вы мужем и женой назвались. Пред берегинями лесными назвались, пред людьми смертными назвались. Настал час пред Ладой и Полелем мужем и женой назваться! Ступайте, дети мои, и пусть Ярила горячий даст вам силу и наградит плодородием!

— Любо молодым! Любо, любо! — встрепенулись селяне. Кто-то по привычке крикнул: «Горько!» — но его тут же зашугали. Для молодых настал час высшего священнодействия.

Зимава и вербовщик, сопровождаемые добрыми и сальными напутствиями, вошли в старый овин, который использовался сиротами для хранения сена. Скота у девочек не имелось — но ведь и курам подстилку нужно менять, и в нужник траву бросать, и матрацы ею набивать. Так что, серпом и терпением, овин они за лето травой постепенно набивали. Правда, пока здесь не успело накопиться еще и трети — но это было только удобнее для постели, сделанной из наброшенной поверх сена кошмы.

Поправив заменяющую дверь рогожу из камыша, вербовщик поднял обмотанную нитью руку:

— Нас больше никто проверять не будет?

— До утра молодых тревожить не принято. Чаруша за Пленой тоже проследит и спать в бане уложит. Я ее еще накануне упредила.

— Слава друидам! — Ротгкхон выдернул нож и наслаждением рассек путы. — Свобода!

Он расстегнул пояс и бросил в траву — проследив, однако, чтобы рукоять меча была направлена в сторону кошмы. Расстегнул и стянул через голову рубаху:

— Ой, как это приятно, когда воздухом по коже обдувает! А одеяло здесь не предусмотрено? Замерзнем ведь ночью.

— Кошма большая. Завернемся, еще и жарко покажется. — Зимава стала распутывать завязки платья, выбралась из его плотных объятий, опустив вниз, аккуратно разложила в стороне от постели. Помялась, оглаживая исподнюю рубаху, распутала завязочку у шеи. Лесослав уже вытянулся на кошме, и она решилась: скинула последнюю одежду и торопливо легла, прижавшись к мужу.

— Давай помогу. — Вербовщик закинул дальний край кошмы на девушку и старательно подоткнул со своей стороны, превращая ее в подобие кокона. Потом набросил на себя свою сторону полотнища из мягкого войлока и, довольный, вытянулся во весь рост.

— Лесослав, ты чего? — не поняла девушка.

— Чего? — Ротгкхон тоже не понял ее вопроса.

— Ну… Мы же муж и жена. У нас теперь брачная ночь. А ты отворачиваешься.

— Да, день получился длинный. Бортовой системный был на пару часов короче. Хорошо хоть до завтра нас никто не побеспокоит. Давай отдыхать.

— Почему отдыхать? — полувылезла из кокона Зимава. — Ты же мне муж! Тебе ныне отдыхать рано.

— Я очень устал…

— Нет, подожди… — Она за плечо повернула вербовщика к себе. — У мужа есть супружеские обязанности, а не просто ночью поспать. Хотя, погоди… Ты ведь леший… Наверное, ты просто не мужчина? Ты не понимаешь, кто такие женщины? Ты не способен быть мужем?

— Да все я могу! — не выдержал Ротгкхон. — Но ведь и ты тоже должна понимать… Пойми, близость мужчины и женщины — это не просто оплодотворение яйцеклетки. Когда двое сливаются воедино, когда проваливаются в сладкое безумие, когда забывают обо всем ином в мире, когда сливаются своими душами и желаниями, когда открываются полностью, без остатка, без жалости, когда готовы на все ради своего избранника, — перевел он для Зимавы слова из учения четвертого друида, — это должно быть высшей степенью желания и доверия. Избранник должен страдать таким безрассудством сердца и души, перед которым невозможно устоять. Только тогда таинство рождения новой жизни превратится в чудо, ради которого можно творить и разрушать миры. Иначе это всего лишь физиология. Жалкое опошление великого дара, завещанного нам Создателем. У нас с тобою уговор: ты получаешь достаток и мужа, взамен ты хранишь мою тайну. И ничего более. Я могу платить золотом, вещами, временем, удовольствиями, знанием. Но я не торгую своей душой.