Читать книгу - "Веста - Вероника Мелан"

– Конечно.

Он просто ее любил. Война, предательство, очерствевшая душа – он все-таки остался человеком. И, как любой человек, желал, чтобы рядом был другой. Другая. Она. Теплая, ласковая. Чтобы вместе…

– Я хочу сказать спасибо судьбе. Что из всех людей, которых я могла нанять в Пайнтоне, я наняла тебя – самого лучшего на свете мужчину…

Теперь отпить из горла хотелось Кею.

«Самого лучшего».

– Смелого, сильного, уверенного в себе, не потерявшего настоящих ценностей…

Она о нем – об убийце?

– Того, с кем мне впервые в жизни стало тепло и светло. С кем я… расслабилась.

Выпить хотелось все сильнее. Деревяшка, кажется, сделалась козлом отпущения – вжик-вжик-вжик – слетали на землю длинные тонкие стружки.

– Спасибо, что ты пришел тогда, что не оставил. Что слышал меня душой. Что нашел в себе силы и свет, чтобы обнять и поддержать. Ты не осудил.

Она украдкой смахнула слезинку.

Едва ли нашлась бы другая такая пытка, которую Кей Джей выдерживал бы с трудом, нежели многочисленные, направленные в его адрес «спасибо». Он не чувствовал себя ни «добрым», ни «смелым», ни «человечным» – наоборот. Он чувствовал себя дерьмом. Его благодарили за что – за беспомощность? За то, что должен отпустить, что не может пойти вместе с ней? За то, что должен смириться с обстоятельствами? Еще секунда, и он вспыхнет – рванет и заорет дурным голосом в нем тот раненый, кому на все раны слова благодарности насыпали пуд соли.

«Хватит!»

Он уже почти сказал это вслух, когда Веста ненадолго умолкла, а затем тихо спросила:

– Знаешь, чего мне хочется еще больше, чем говорить?

– Чего?

Спросил деревянным голосом, не своим.

– Чувствовать.

Он выбросил деревяшку к черту, снялся с камня и подсел на циновку. Обнял хрупкие плечи – такие тонкие, ненадежные. И самое надежное на свете сердце.

– Поцелуй. Пожалуйста…

Еще с самого утра Кей поставил бы на кон тысячу баксов на то, что никакая физическая любовь при такой нервозности попросту невозможна. Да, она просила, но не выйдет – так он хотел ей сказать. И извиняться бы не пришлось – она бы поняла.

Но случилось странное: губы Весты – сухие поначалу, чуть потрескавшиеся от волнения и ветра, – уже через секунду размякли от его тепла и вдруг увлекли израненную душу, принялись целить. Мозг твердил: она уже практически мертва (Кей цепенел от этой мысли), а поцелуй утверждал обратное. Вот она – живая, теплая, настоящая. Теперь он мог выбирать, какое настоящее считать более реальным: то, где Весты уже с ним нет, или же то, где она есть?

Он выбрал второе. Пока его губы чувствовали ее горячее дыхание, он жил. Не думал, забывал о тысяче других возможных вариантах, даже о собственных страхах.

Вот она… Ее щеки, трущиеся о его щетину, ее ладони, сжимающие его лицо, ее глубокие нежные глаза. Вот она – настоящая, с ним, – и потому желал продлить этот миг до бесконечности. Он шел за ласковыми ощущениями, как слепой на звук, – вперед-вперед-вперед. Здесь, в коконе их любви, было хорошо и безопасно, а за пределы этого кокона не выйдет так долго, как только сможет. Желательно, никогда…

Кей впервые в жизни отключил голову полностью – мысли, словно призраки, вырывали его из сладких объятий, и он расстался с ними без сожалений. Только ее кожа, ее тепло, ее ласки. И принимал, и дарил без оглядки.

Веста отдавалась ему полностью – теплый свет кокона поглотил их обоих. Ее тело пело под его руками, ее оголенные нервы соприкасались с его и высекали волны наслаждения. Кей брал так неистово, как никогда раньше, даже после длительной голодовки, отдал себя на волю ощущений и вдалбливал что-то важное без слов – втолковывал, заставлял понять, ощутить, безмолвно просил, рычал, даже умолял…

Содрогался от спазмов он уже в кричащую от сладких конвульсий Весту – она ступила к финишу на полшага раньше него. Первая, чемпионка, а он следом… Он всегда готов быть следом, лишь бы рядом.

(Lara Fabian – I've Cried Enough)

Кея разбудили далекие раскаты грома.

Оказывается, они уснули – он прямо на ней. Не сон даже – странная, похожая на короткую отключку дрема.

«Твой шанс», – он околел от этих скользнувших в сознании, как змея, слов.

Его спину холодил ветер, а Веста спала – расслабленная, мирная. Ей было тепло и уютно под ним, нигде она не чувствовала себя такой защищенной, как под собственным мужчиной. Тихое дыхание, едва подрагивающие ресницы. И это спокойное выражение лица, какое бывает только рядом с тем, кого любишь.

«Сейчас».

Он должен сделать это сейчас – выстрелить в нее, пока она спит. Это гуманно, это даже больше, о чем он смел спросить судьбу – во сне.

«Нет».

«Да!»

«Пусть она останется».

«Сейчас».

«Пусть проснется…» Пусть посмотрит на него, скажет, что любит, пусть вдруг придумает что-то еще – только не уходит от него.

«Давай».

Кей Джей впервые рвался на части. Еще никогда он не замечал в себе того, кто готов стоять на коленях, пускать слюни и умолять «не бросать» – часть себя, готовую на что угодно: слабость, бесчеловечность, даже подлость.

И при этом понимал: она должна уйти. Сейчас. Счастливая, непомнящая в эту секунду горя.

Пистолет лежал рядом – в кобуре на поясе брюк, которые он недавно скинул. Доставать его пришлось осторожно. И все это время его глаза не отрывались от безмятежной полуулыбки на застывших розовых губах – более не сухих, а припухших, – от танцующих на ветру мелких локонов у виска, от изредка вздрагивающих век.

Пистолет… Достать… Сжать… Тихонько вернуть руку обратно. Только бы не перекатывались под локтем камушки…

Дуло к виску, не касаясь.

Он ненавидел себя.

Тот, готовый стоять в нем на коленях, теперь висел на плече с хрипами, орал: «Не делай этого, не делай, пожалуйста!» Он предавал самого себя. Не делай! – пацан, салага. Кей знал, что одним выстрелом он убьет их обоих. Ее и того человека в себе, которому она недавно адресовала спасибо.

«Ей пора. Она должна спасти своих».

Плакать он начал вместе с начавшимся дождем.

И бесчувственным пальцем от ужаса того, что делает сам, нажал на курок до того, как над ними в первый раз сверкнула молния.

Раздавшегося спустя несколько секунд за этим грома Веста уже не услышала.

Он плакал вместе с ливнем. Орал молча, внутри, больше не пытался делать вид, что не ненавидит себя.

Ее он с головой укрыл одеялом. И больше не мог сдвинуться с места. Сидел возле тела и едва ли понимал, зачем ему ехать домой. К кому? Его дом был здесь, рядом с ней. Больше дома нет, он остался один.