Читать книгу - "Нелегал - Елена Хаецкая"

— Ну да, — сказал Авденаго, — у Денисика-то есть его мама.

— Его мама страшней эпидемии чумы, — сказал Моран, топая ногой. — Не смей даже сравнивать меня, такого заботливого, милостивого и могущественного, с этой женщиной! Помяни мое слово, она еще организует ему крайне неприятный Апокалипсис.

— А что, бывает приятный? — тихонько спросил Авденаго.

Моран грозно хмыкнул.

— Мы рождаемся в этот мир не ради того, чтобы прожить приятно. Это вообще несопоставимые по масштабам понятия: «жизнь» и «приятно». Разве можно сказать — «приятное бытие»? «Приятное творение»? «Приятный Апокалипсис»? У тебя просто какая-то каша из понятий в голове, друг мой.

Авденаго не ответил. В некоторых случаях спорить с Мораном бесполезно.

А если ты стоишь посреди кучи старого тряпья, босой, в одних трусах, под насмешливым взглядом Юдифи — вон, глазок между раздвинутыми пальчиками поблескивает, — то возражать и рассуждать о вечном попросту глупо. Мда. Как и все в неосмысленном бытии Михи Балашова.

Авденаго натянул штаны из грубой ткани и коричневую робу, подпоясался веревкой.

— Похож на плотника Миколу, — одобрил Моран. — Помнишь, который в убийстве старухи-процентщицы из высших соображений сознался. Вот на него.

— Денисика, небось, под принца разодели, — проворчал Авденаго.

— Я уже тебе объяснял, что этому принцу все перья повыщипывали, — рассердился Моран. — Да и потом, что ты знаешь о путешествиях в лучший мир, если никогда там еще не был? Может быть, тот, кто одет хуже всех, в лучшем мире будет одет лучше всех? А? Об этом ты не подумал? А вот Джурич Моран обо всем позаботился. Идем в студию.

Юдифь спросила:

— Уже можно смотреть?

— Да ты и так все видела, — ответил Моран. — Зачем спрашивать?

— Для порядку.

— Да, Юдифь, ты можешь перестать лицемерить. Опусти руки и глазей на все открыто.

Юдифь так и поступила. Ее маленькое личико было печальным.

— Я уже скучаю по тебе, Авденаго, — вздохнула она.

— Парню нужно проветриться, — возразил Моран. — Он засиделся у меня. А выйти в город для него равносильно смерти. Его застрелят при задержании как опасного преступника. Поэтому для Авденаго остается лишь один путь — в лучший мир. Можешь проститься с ним.

Прежде чем Авденаго успел что-либо сказать, Юдифь подбежала к нему и быстро расцеловала в обе щеки и в глаза.

— Ты хороший, — прошептала она. — Я буду ждать тебя. Я буду любить тебя, если захочешь.

Авденаго был и растроган, и немного задет.

— Я думал, ты уже меня любишь, — сказал он.

— Ну… да… — смутилась Юдифь.

— Хватит, свидание окончено, — вмешался Моран. — Осужденный, идемте.

Он привел Авденаго в фотолабораторию и велел встать возле картинки, изображающей горы, изрытые пещерами. Очень далеко впереди виднелись белые иглы — башни какого-то замка.

— Калимегдан, — объяснил Моран. — Мир, взрастивший меня. Вскормивший и воспитавший. Ты до него все равно не доберешься. Но он постоянно будет заметен на горизонте. И каждый раз, когда ты поднимешь глаза к нему и увидишь его, ты вспомнишь обо мне. И о том, как я о тебе заботился. А теперь стой смирно. Я еще не имел случая выяснить, что происходит с клиентами, когда они получаются на снимке смазанными. И не хочу проверять это на тебе.

Авденаго замер: руки на поясе, ноги в грубых сапогах широко расставлены, глаза вытаращены. Моран ослепил его вспышкой и исчез. Вообще весь мир исчез, осталась одна только бесконечная, выедающая глаза вспышка.

* * *

Моран вернулся в комнату и вручил Юдифи маленький квадратик бумаги.

— Вот все, что осталось от Авденаго. Кажется, ты хотела это сохранить, — сказал тролль, отводя глаза и хмурясь. — Забирай и уходи. У меня сейчас нет настроения разговаривать.

Юдифь проворно схватила фотографию чумазой тоненькой лапкой и сунула в кармашек.

— И не возвращайся, — добавил Моран, когда она уже захлопнула за собой дверь.

Оставшись один, Джурич Моран огляделся в комнате, нашел ее отвратительно пустой и сказал сам себе:

— Ему все-таки удалось поднять мятеж и организовать бегство! И я сам ему в этом потворствовал. А почему? Потому что Джурич Моран — один из величайших повстанцев в мировой истории.

Он взял со стола роман «Айвенго» и улегся на диван.

* * *

Первое, что подумал Авденаго, когда пелена перед глазами немного рассеялась, было: «А дождик здесь совершенно питерский…»

Водяная труха непрерывно сыпалась с небес, пропитывая одежду, волосы, проникая в дыхательные пути и еще глубже, в настроение, превращая бодрого молодого мужчину в какую-то плаксивую размазню.

«Чтобы хоть отдаленно напоминать мачо и при этом оставаться питерцем, нужно быть гусаром и проживать в Царском Селе», — изрек как-то раз Николай Иванович. Очередная загадочная фраза, на сей раз связанная, кажется, с Лермонтовым. Николай Иванович утверждал, что Лермонтов был настоящий мачо. Как и Пушкин. И дуэли здесь ни при чем, хотя дуэли — своего рода показатель.

Авденаго потер лицо, поморгал, восстанавливая зрение. Внезапно ноги у него заскользили, как будто он наступил не то на размазанный торт, не то на пошлую банановую кожурку, и молодой человек бесславно плюхнулся на землю. Задом, да.

Сопутствующее падению сотрясение позвоночного столба и локальный взрыв в области мозга неожиданно прояснили сознание Авденаго. Он обрел себя и мир вокруг.

Что бы там ни утверждал Моран касательно одежды, — что она, мол, после перехода в мир иной обретет более пристойный облик, — Авденаго по-прежнему был облачен в грубую робу коричневого цвета, в грубые же штаны и чудовищные сапоги, подбитые гвоздями. Все это осталось неизменным, равно и веревка, заменяющая пояс. И никаких тебе даже следов кошелька, шелковых панталон или кружевного воротничка.

Ничего, Денисик, весь в атласе и бархате, сейчас пашет носом грязь. Что гораздо обиднее.

Авденаго поскользнулся не на банановой кожуре, а на сырой глине. И куда ни глянь — везде либо раскисшая под дождем почва, либо щебень. А вокруг — расходящаяся амфитеатром чудовищная воронка. Ее скальные стенки были как будто изъедены, по выступам перемещались человеческие фигурки, а кое-где отверстыми ротиками зияли пещерки — с того места, где находился Авденаго, они казались совсем маленькими.

«Карьер, — подумал Авденаго. — Я в горах, и здесь добывают камень. Самоцветы, либо для строительства».

Обещанных Мораном белых башен Калимегдана видно не было. Слишком далеко, слишком высоко. Сидя в луже на дне карьера, обетованного замка не узришь.

Авденаго встал, покачиваясь, обтер ладонями штаны, отчего руки тотчас сделались липкими.