Читать книгу - "Михаил Кликин. Сборник - Михаил Геннадьевич Кликин"

собирался их распихивать, я выяснить не успел. Счастливый будущий отец положил всё в кучу, обошел машину и, улыбаясь, постучал мобильчиком в окно. Катя нажала кнопку, чтобы опустить стекло. И в этот момент с крыши магазина на крышу машины перескочил здоровенный гуль. Он схватил Минтая поперек туловища — и тот вскрикнул от страшной боли, вцепился в дверь, попытался забраться в машину через полуоткрытое окно. Катя отчаянно пыталась ему помочь — тянула его в салон — за одежду, за волосы. А он уже не кричал, только корчился. Из открытого рта хлынула кровь, глаза закатились. Еще секунда — и его голова оторвалась, упала Кате на колени. Она завизжала, а я вдавил педаль газа и бросил сцепление…

Забрызганная кровью Катя беспрерывно визжала двадцать километров. Под ее ногами каталась голова Минтая. А я гнал и гнал машину, желая оказаться как можно дальше от этого проклятого города.

14. Год первый. Июнь. Расставание

Первый раз машина заглохла еще на трассе. Я сумел завести её, вытащив «подсос» наполовину. По звуку определил, что проблема серьезная — двигатель троил и трясся, но с зажиганием, вроде бы, всё было нормально. Заниматься диагностикой я не мог, так как догадывался, что сейчас по нашим следам спешат обращенные. Поэтому я вернулся за руль и погнал машину дальше — на трех цилиндрах, работающих на обогащенной смеси.

Когда до съезда на грунтовую дорогу, ведущую к Николкино, оставалось минут пять езды, двигатель не выдержал издевательств, и моя верная «десятка» заглохла окончательно. Я посадил аккумулятор, пытаясь её завести. Потом я собрал консервы, которые, видимо, добыл без нас Минтай, взял оружие, портфель с пищащими котятами, несколько шоколадных плиток и батарейки.

Катя так и сидела на месте, тряслась, закрыв лицо руками. Она была в шоковом состоянии, ни на что не реагировала. Я с трудом вытащил её из машины. Попытался привести в чувство: орал на нее, тряс, даже по лицу хлестал. Потом просто сел на землю с ней рядом и стал разговаривать — тихо, спокойно. Про ребенка её сказал, про то, что нам надо уходить, если она хочет его спасти. Уж не знаю, доводы мои подействовали или просто ровный голос её успокоил — но Катя наконец-то меня заметила. Я заставил её подняться. И мы пошли.

Я шагал и всё пытался высчитать, когда же обращенные нас догонят. Потом стал оглядываться, хоть и понимал, что еще рано ждать преследователей. Какая-то фора у нас была — часов десять-двенадцать, может быть даже сутки — но на это рассчитывать не следовало.

Катя вдруг села на краю дороги. Я обошел её, заглянул ей в лицо, опять заговорил, объясняя, что мы не можем тут стоять, что за нами погоня, что только дома мы, возможно, сумеем спастись.

Глаза её были пустые. Но в какой-то момент она поднялась и пошла — как заводная кукла. Я поспешил за ней, молясь, чтобы она так и двигалась. Но, видимо, молился неправильно — мы и километра не прошагали, встали.

Теперь я не уговаривал, а ругался и бесился. Это подействовало — но опять ненадолго.

Так с черепашьей скоростью мы и шли. Где-то я подхватывал Катю, нес её на плече, где-то мне приходилось её толкать или тащить, теряя силы. Иногда на нее просветление находило, она начинала меня расспрашивать о чем-то, слушала мои объяснения, но, кажется, мало что понимала, зато шагала хорошо, быстро. А потом задумывалась — и вставала, оцепенев…

Я уж не знал, на что и надеяться. Чувствовал, что нагонят нас обращенные в чистом поле…

Когда мы, наконец, вошли в Николкино, я понял, что дальше так продолжаться не может. Уже темнело, так что надо было срочно что-то решать. И вариантов особых я не видел: либо мы встречаем обращенных здесь, либо я сейчас же прячу Катю, а сам налегке ухожу в Плакино к нашему дому.

Не знаю, что бы я решил сам. Но, когда мы ввалились в избу Марьи Степановны, Катя остановилась за порогом и огляделась, явно узнавая это место. Я взял её за руку, отвел к кровати, заставил сесть — она всё озиралась.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил я, хоть и не ждал ответа.

— Устала, — тихо сказала она. — Я очень устала.

— Нам надо идти дальше.

— Я не смогу. Давай отдохнем здесь.

— Сюда придут обращенные. Лучше бы нам встретить их в Плакине. Там и дом подготовлен, и порох есть в запасе. Там проще обороняться.

— Я не дойду, — вздохнула она. — Извини, Боря, но я не смогу.

— Ты можешь спрятаться здесь, — предложил я. — Обращенные пойдут за мной. Я разберусь с ними, а потом вернусь. Сможешь продержаться три или четыре дня?

— Я буду спать, — сказала она.

— Да, выспишься. Отдохнешь. Главное — сиди тихо.

— Я буду сидеть тихо. Оставь меня здесь.

— Ты уверена?

— Я буду ждать. Я не хочу никуда идти.

— Хорошо…

Я устроил ей убежище на чердаке — в небольшом закутке, куда Марья Степановна прятала ружье мужа перед приездом внуков. Место было укромное и крепкое, оборудованное прочной низенькой дверью. Я только пробил небольшое отверстие в крыше, чтобы впустить свет. Притащил два ведра воды, открыл консервы, убрал под стропила шоколад, сделал лежанку из тряпья. Я помог Кате забраться по лестнице на чердак, всё ей показал, объяснил. И она вела себя вполне разумно, как мне тогда показалось. Только вдруг спросила:

— А где Миша?

Я растерялся. А потом опять заговорил о своем скором возращении, о том, что ей надо сидеть тихо, и что она должна мне кое-что отдать…

— Миша скоро придет? — спросила она, передавая мне то, что я у нее попросил.

Я кивнул.

— Да, придет. Скоро.

Я запер её, завалил вход. Я убрал лестницу. Я закрыл обе входные двери, а