Читать книгу - "Найти себя - Валерий Елманов"

– Так-то оно так, да вот бабы сказывают, что...

– И бабы твои – дурищи глупые,– сердито перебила травница.

– Можа, оно и так, тока ночная кукушка дневную завсегда перекукует. Я енто к тому, что случись как беда, прошать особливо не станут – подопрут дверь чем ни то да петуха красного подпустят. Выходит, и Дашке моей с тобой вместях гореть?

– А уж тут как Авось[11]скажет,– откликнулась бабка Марья.– На все воля божья. Коль что суждено, дак оно все равно беспременно случится, яко ты не тщись изменить. Бывает, конечно, наоборот, токмо такие людишки – редкость. И некогда мне с тобой тут рассусоливать – сказано, чтоб девку прислала, стало быть...

– Можа, как-то инако сговоримся, Марьюшка? – затянула Матрена старую песню.

– Инако вы все втроем сдохнете чрез месяц! Я хошь и не ворожея, а конец твой близкий воочию зрю. Твой да детишков твоих.– Она направилась куда-то еще дальше, скорее всего к выходу, но на полпути остановилась и тем же строгим голосом напомнила: – Чтоб к вечеру твоя девка у меня была, не то гляди... И болезного накормить не забудь.

– Дык нечем ведь! – вновь взвыла Матрена.

– О том не твоя печаль. Сказано же, девку пришлешь, а я с ей тебе кой-чего передам. Она на ногу шустрая, мигом прискочит.

Отчетливо хлопнула дверь, закрывшись за сердитой гостьей.

Оставшись одна, Матрена – это я уже увидел, поскольку сумел все-таки повернуть голову,– брякнулась на лавку возле стола и безутешно заревела. Тут же откуда ни возьмись возле нее оказались две девчонки, на вид лет семи-восьми, которые наперебой принялись утешать женщину.

Я лежал ни жив ни мертв, готовый провалиться сквозь землю. Выходит, это как раз Матрена спасла меня от зубов Гликерьи, а я свою спасительницу, не разобрав толком, кулаком.

Теперь понятно, почему она так неуверенно передвигалась, еле-еле шаркая ногами. Да с голоду, блин, с обычного голоду, а я, идиот, навыдумывал кучу страстей.

Хотя странно – почему я ничегошеньки не помню, ведь получается, что они с бабкой Марьей перетащили меня в другую избу, а я...

И тут же словно что-то щелкнуло в голове, которая выдала туманное, больше напоминающее сон, нежели явь, видение. Я лежу на какой-то овчине, а две изможденные страшилки, одна из которых все время причитает: «Ой, моченьки моей больше нетути!» тянут куда-то. И еще хруст снега под их ногами – это тоже запомнилось.

Ладно, в долгу оставаться не приучен, авось расплачусь за все. Мне бы только на ноги подняться, а уж там поглядим, надо ли отдавать девчонку загадочной травнице или обойдемся без ее помощи.

Хотя нет. Пока что эта самая Марья нам помогает, а не наоборот, так что придется при расплате и с ней как-то того...

Да, кстати, а почему этой Матрене так не хочется отдавать свою Дашку? Травница – она ж вроде знахарки, и бабуся, которая ушла, в какой-то мере права. Живет семья бедно, вон и еды почти нет, хотя на дворе зима и до лета еще далеко, а с такой профессией деваха не только сама не пропадет, но и сестренке с мамой с голоду помереть не даст.

Ответ дала сама Матрена. Вдоволь наревевшись, она с явной ненавистью посмотрела в мою сторону и, приметив, что я лежу с открытыми глазами, следовательно, не сплю, хрипло выкрикнула:

– А все из-за тебя, ирода треклятущего! Навязалси на мою голову, идолище поганый, а мне таперича дитятко родное ведьме в учебу отдавати, христианскую душу губити. Господи, да что ж за напасти на мою головушку?! – взвыла она пуще прежнего, обращаясь к сиротливо висящей иконе.– Нешто я греховодница кака, что ты меня так-то по темечку бесперечь вразумляешь? – продолжала Матрена.– То мужика отнял, детишек сиротами сделал, таперича вона пуще прежнего осерчал. А нынче что делать повелишь – всем с гладу подыхать али ведьме треклятой душу христианскую подарить? Ить ежели отдам, то онаго греха по гроб жизни пред тобой не искуплю, а коли нет, и вовси смертушка... Стало быть, и так и так худо – так чего сделать-то?

И выжидающе уставилась на икону, столь темную от копоти, что разглядеть, кто на ней изображен, у меня так и не получилось.

Так и не дождавшись ответа, Матрена кивнула головой:

– Да ведаю я, самой выбирати, самой потом и ответ пред тобой держати, но ты уж прости меня, господи, а взирать, яко девчушки мои помирают, я не в силах. Сам ты виноват, потому как ношу непомерну на меня навалил, потому, стало быть, не мой енто грех, но и твой тако ж...– Осеклась, поняв, что сморозила, тут же брякнулась на колени и запричитала: – Не слухай меня, господи, дуру старую. Мелю с горя невесть чаво, вота и... Так оно, вырвалось, а в сердцах чего не ляпнешь. А токмо и тебе меня понять надобно. К тому ж, кто сказывал-де, ведьма она? Да женка Осины, а она и сбрешет – недорого возьмет. Ну и ишшо прочие, так, можа, они за той дурищей вторят. И какая она ведьма? Травы ведает – то так. И скотину пользовать могет, и человека от хвори избавить. А коль все во здравие, к тому ж с молитвами, то, можа, и не ведьма совсем? А что о ней людишки с Бирючей сказывали, так и то неведомо – пустой брех, али и впрямь с лесной нечистью знается.

Она перевела дыхание, вопрошающе глядя на икону – переубедила или как? – но закоптелый лик молчал, строго взирая на Матрену торчащим из-под сажи единственным глазом, и ей, наверное, почудилось осуждение в этом взгляде. Во всяком случае, она принялась оправдываться с новой силой:

– Да ведаю я, что зрак у ей тяжкий. Так и то взять, мало ли какой у кого. А что Маланья, опосля того, яко с ей разругалась, ногу сломала, так, можа, и ни при чем травница. Там-то, в овражке, доведись кому упасть, можно и вовсе главу сломить. А ежели б бабка Марья и впрямь ведьмой была, так она ей чего покрепче сотворила, да и нога-то чрез месяцок срослась. Правда, худо, дак она сама тому виной – надо было мужику ее к бабке Марье бежать, в ноги кинуться, прощенья попросить, что облаяла попусту, а Маланья, вишь, ни в какую. И коровенку не сама ж ведьма, тьфу ты, травница то исть, загрызла – волки постарались. К тому ж коровенка с норовом была, она и до того завсегда от стада норовила отбиться – вся в хозяйку, вот и не уследил пастух. Вота и получается, что нет на ей тяжких грехов, и не замешана она в черных делах диавольских, а попусту неча на бабу напраслину возводити! – Решив, что аргументов в защиту травницы высказано более чем достаточно, Матрена напоследок довольно шмыгнула носом и удовлетворенно заметила иконе: – Вот и поладили мы с тобой.– Кряхтя, стеная и тяжело опираясь об угол столешницы, она кое-как поднялась с колен и повернулась ко мне: – Нет чтоб сразу к ей бежати, дак тебя черт ко мне потащил. Да еще и сбрехал.

– В чем? – Я с трудом разлепил губы.

– А то сам не ведаешь в чем,– проворчала она беззлобно.– Почто сказывал, будто суседи ко мне прислали? И к бабке Марье ты тож не заходил. И про Гликерью. А еще перекреститься обещалси – грех-то какой.