Читать книгу - "Круги в пустоте - Виталий Каплан"

Харт-ла-Гир вновь показался на пороге. В мускулистой руке он держал длинный, с мизинец толщиной прут, светло-серого цвета, с черными кольцевыми разводами. Чем-то прут напоминал недавнюю змею.

— Сдается мне, — задумчиво протянул кассар, — что тебя раньше не пороли. Это действительно так?

Митька мрачно кивнул. Ну, были, конечно, шлепки в детском саду, но ведь это же не считается. А вот чтобы так… Отец, пока жил с ними, рук не распускал. Мама раньше, бывало, грозилась ремнем, но дальше обещаний и слез дело не шло. Она то и дело вздыхала, что без твердой мужской руки из него, Митьки, вырастает нечто ужасное, и что он пользуется ее слабым здоровьем и мягкостью. Что бы она теперь сказала? — с совершенно неуместной сейчас иронией подумалось ему вдруг. Вот она, суровая мужская рука, помахивает в воздухе гибким прутом.

— Да, тяжелый случай, — кивнул кассар. — Но делать нечего, тебе придется многое познать. Есть три вида наказаний для рабов — за обычные проступки, разумеется. О вчерашней казни мы пока не говорим. Три вида наказаний — это порка, лишение пищи и тяжелая работа. Поверь мне, мальчик, в большинстве случаев рабы куда более боятся голода и мучительного труда. Порка же — самое частое наказание, и нет на свете человека, ни раба, ни свободного, кто не испытал бы ее. Это ж только ты такое чудо с белой звезды… Ну ничего, я буду пороть тебя часто, но всегда по делу. Ты привыкнешь. А пока — наматывай на ус. Вот это — прут лиу-тай-зви, сей кустарник растет всюду, он неприхотлив, но бесполезен, не дает ни плодов, ни целебных листьев. Одни лишь ветки, — улыбнулся он, — хоть для чего-нибудь, а годятся. Используют еще и прутья лиу-гва-нза, но ими можно и покалечить, так что они применяются лишь в особых случаях. А ну-ка, иди сюда.

На ватных, совершенно негнущихся ногах Митька приблизился к хозяину.

— Ложись на лавку, лицом вниз, — велел тот. — Руками держись за край. Я не собираюсь привязывать тебя, не хочется возиться. Но имей в виду — сопротивление означает повторение порки с самого начала. Кричать тебе разрешается, пока мы дома. Если я буду наказывать тебя где-нибудь еще, тебе придется терпеть молча.

Митька тяжело опустился на узкую скамью, ощутив животом теплое, гладко отполированное дерево. Послушно сжал ладонями край лавки, зажмурил глаза. На миг вспыхнула в сознании соблазнительная мысль — вскочить, броситься с криком на эту дикарскую сволочь, врезать ногой в пах — и пускай горит все синим пламенем. Пускай потом хоть топор, хоть яма… с ждущими поживы бурыми муравьями… Он закусил губу и решил, что уж криков из него кассару не выжать.

— Я на первый раз дам тебе десять ударов, — меж тем спокойно говорил Харт-ла-Гир. — Для мальчишки твоего возраста это сравнительно немного. Но помни — в дальнейшем я буду не столь снисходителен.

Он отошел в сторону, примерился, — Митька вздрогнувшей кожей ощутил легкое покалывание прута, — потом воздух разрезало свистом. И тут же зад обожгло болью, совершенно немыслимой, запредельной. Так не бывает, едва не вскричал Митька. Казалось, кожу рассекло не легкой веткой кустарника, а раскаленным железом. Не кричать было просто невозможно, но каким-то чудом он все же удержался.

— Один, — сказал кассар. — Вообще-то, ты сам должен считать удары и громко их называть, но пока это у тебя не получится. Приготовься.

Два! Это оказалось еще больнее, хотя куда уж дальше-то? Митька, выходит, и не знал, что на свете бывает такая боль. Острой волной раскатилась она по всему телу, и сейчас же перехватило дыхание.

…Закричал он на четвертом ударе. Зад и бедра жгло, точно их облили кипятком, и терпеть было уже совершенно невозможно. Не осталось уже совершенно ничего, ни гнева, ни гордости — только боль и крик. Они слились воедино, они наполняли тело, и с каждым ударом росли, хотя это и казалось невозможным — куда уж больше-то… Он судорожно вцепился ладонями в гладкую доску, точно пытаясь раздавить бездушную древесину.

— Десять! — подытожил Харт-ла-Гир. — Ты можешь подняться.

Митька не сразу сполз с лавки. С трудом разжал пальцы, намертво, казалось, вросшие в дерево. Все лицо его было в слезах, он тяжело дышал, и воздух со свистом втягивался в легкие. Порка кончилась, но боль продолжалась — упорная, безжалостная, жгущая. Сколько это еще продлится? — подумал он мрачно. Потом, опустив взгляд ниже, густо покраснел.

Харт-ла-Гир понимающе усмехнулся.

— Ну что, узнал, как оно бывает? Ты еще радуйся, что не обмочился, а то бы я добавил. Вообще ты неплохо держался, я думал, закричишь сразу. И не реви, оно поболит и перестанет. Ты получил сейчас свой первый урок, и чем лучше ты его осмыслишь, тем реже придется тебя сечь. Кстати, заготовка прутьев — тоже твоя обязанность, ты сегодня же этим займешься. Нарежешь их с той стороны дома, возле забора, поставишь в кадку с соленой водой, иначе со временем розги теряют гибкость. А сейчас можешь поесть. И побыстрее — тебе еще многому предстоит сегодня научиться, а времени у нас с тобой мало.