Читать книгу - "Кандалы и узы - Никки Дрейден"

шаг, пока не дохожу до сиротского приюта. Это мерзкое место: обветшалое, давящее здание, которое больше подошло бы на роль плавильни для старых монет, чем на убежище для осиротевших детей. Но я уже долго жертвую им изрядную часть своих скромных заработков, и потихоньку, шаг за шагом, приют становится лучше.

Здесь между домами есть просвет, в который видны развалины базилики. Я изо всех сил стараюсь не смотреть туда, но у меня, как всегда, не получается. Среди громадных куч почерневших обломков торчат изломанные шпили — все это напоминает остатки давно затухшего костра. Все ценное отсюда давно вынесли. Мне кажется ужасно жестоким тот факт, что Базда вынуждена жить здесь, в двух шагах от места, где погибли ее родители. Прикусив губу, я поднимаюсь по длинной пыльной лестнице и захожу в парадную дверь. Настанет день, и я наберусь смелости поговорить с ней, извиниться перед ней, но этот день — не сегодня. Моя голова забита тревожными мыслями, и я не замечаю, как врезаюсь в одного из воспитанников приюта. Столкновение такое сильное, что шарф спадает у меня с лица. Я поспешно пытаюсь натянуть его обратно — но слишком поздно. Он узнал меня. Подпрыгнув, он срывает шапку у меня с головы, являя миру мои остроконечные уши. Если до этого кто-то еще сомневался, кто я такая, то больше сомнений нет.

— Это призыватель! — кричит мальчуган, швыряя мою шапку своему товарищу. — Тот кусок труллова дерьма, который развалил базилику! Неудивительно, что он до сих пор не видит, куда прется!

И, конечно же, Базда оказывается рядом — а как еще могло быть, с моей-то удачей? Она маленькая для своего возраста и обычная серая приютская рубаха ей изрядно велика. Черные волосы собраны в два пучка. Она поворачивается и видит меня. Я отворачиваюсь в сторону, ищу глазами кого-то из смотрительниц, чтобы отдать деньги и уйти, но, как обычно, рядом никого нет.

— Тебя здесь все считают грязью, — говорит маленький негодяй. — Деньгами ты никогда не сможешь выплатить свой долг.

Он плюет мне на башмак.

— Эй! — говорит Базда и, отняв мою шапку у товарища, шагает к нам. — Оставь его в покое.

— А кто меня заставит? — спрашивает он.

Базда вытаскивает из правого пучка волос шестидюймовую заколку и делает выпад. Заточенный конец ее оружия останавливается в пальце от горла мальчишки.

— Да пошли вы оба, — сплевывает тот и удаляется прочь.

Базда глядит на меня, отдает шапку и вновь укладывает волосы в идеальный пучок.

— Я тебя тут много раз видела, — говорит она. — Ты каждую неделю приносишь кошель зибов, а потом стоишь и смотришь на меня. Это жутковато. Ты, случайно, не злодей?

— Нет! — говорю я. — Я не злодей. Просто обычный горожанин. Можешь кого угодно из моих соседей спросить.

Базда поджимает губы.

— Звучит, как слова самого настоящего злодея.

— Слушай, из-за меня произошел чудовищная катастрофа. Я просто пытаюсь исправить случившееся — как могу.

— Ты можешь вернуть мне родителей? — спрашивает она.

— Нет. Но я уверен, что они в лучшем...

— Они вовсе не «в лучшем мире», если ты это пытаешься сказать. Они в этом мире, только им теперь хуже, потому что они стали духами. Родители так заняты, отрабатывая долги, что у них даже нет времени навестить меня, — скрещивает руки на груди девочка.

— Вот как?

— Тебе, похоже, стоило бы заняться своим душевным состоянием, а не приходить сюда, принося с собой свою удушливую мрачность. Что с тобой не так?

— Ничего, — замявшись, отвечаю я.

— Работы нет, друзей нет, жизни нет. Все я перечислила?

— У меня есть друзья, — говорю я. Я чувствую себя не в своей тарелке. Странное ощущение, когда тебя допрашивает пигалица двенадцати лет, но я понимаю, что у нее есть веская причина злиться. И тем не менее, я не могу справиться с деланием отстоять свою честь. — У меня отличные друзья! Локсодон Саварин — силач и храбрец, каких поискать. Келлим — архитектор, и он строит удивительно безмятежные святилища. Он человек, но мы на него за это не в обиде. И еще Эмбреллин, дриада. Она торговка артефактами и специалист по древностям. Мы встречаемся раз в неделю, чтобы...

— Погоди... говоришь, она разбирается в артефактах? Прямо вот совсем в старых?

— Ну да... .

Смерив меня взглядом, Базда достает из кармана какой-то завернутый в тряпицу предмет. Развернув ткань, она демонстрирует мне камень в виде полумесяца с дырой в центре и выгравированными золотыми символами. Даже мне понятно, что это древняя вещь.

— Отец отдал мне это за пару дней до смерти. Сказал, что нашел на строительной площадке базилики. Мне интересно узнать, что это.

— Если хочешь, я могу показать артефакт Эмбреллин. Уверен, она согласится помочь тебе, — даже среди давящей мрачности этого здания, с давящей мрачностью в сердце, я хватаюсь за возможность искупления. Я могу лишь предполагать, насколько эта реликвия важна для Базды. Должно быть, это последняя вещь, которую ей дал отец.

Она приподнимает бровь:

— А откуда я знаю, что ты его вернешь?

— Даю слово, что принесу его назад в целости и сохранности, — говорю я. — Клянусь корнями Виту-Гази.

Селезнийские леса как всегда встречают меня дома, и успокаивающие звуки природы прогоняют навалившуюся на меня тяжесть районов Синдиката Орзовов. Плечи расслабляются, разжимаются кулаки. Здесь вовсю идут вечерние службы. Я прохожу мимо нескольких шаманов, взывающих к силе своей верной паствы, чтобы зачаровать какие-то каменные амулеты священным символом Конклава.

Церковный Сад | Иллюстрация: Titus Lunter

Я почти уже дохожу до дома, когда у меня появляется навязчивое ощущение того, что за мной следят. Это может быть кто-то из орзовских уличных грабителей, привязавшихся ко мне со своей «страховкой», когда я возвращался из приюта. Бросив под ноги еще пригоршню семян, я сворачиваю за угол. Я читаю заклинание, но преследователь, должно быть, уворачивается от колючек, потому что его шаги не умолкают. Я тянусь за секатором, которым мог бы защититься, но кожаные ножны оказываются пустыми. Подняв глаза, я вижу, как преследователь выходит из-за угла, — и вздыхаю с облегчением. Это Базда.

— Вот это ищешь? — спрашивает она и протягивает секатор.

— Ах ты маленькая воровка! — возмущаюсь я, выхватывая у нее свой инструмент. — Для чего ты это сделала?