Читать книгу - "На руинах Мальрока - Артем Каменистый"

«Яйцеголовым» верить безоглядно не стоит…

Кстати, об этом я местному инквизитору уже рассказывал. Из моего сбивчивого объяснения он понял лишь одно: мое старое тело умерло, а новое я считаю чужим. После этого ему пришлось долго молиться, а мне, естественно, опять страдать, сожалея о своей разговорчивости. Но не рассказать было невозможно – в этой организации умеют получать ответы на любые вопросы.

С тех пор я предпочитаю помалкивать. Стимула для откровенности нет: соловьем разливайся или язык проглоти – все равно молитв не избежать. Хотя помалкивать трудно – не получился из меня партизан на допросе в гестапо. Ну не переношу я некоторых методов местного дознания.

Молитвы – это еще куда ни шло, но вот то, что происходит параллельно с ними, меня очень напрягает…

Лязг железа – тело опускается на цепях. Грубые лапы подхватывают, тащат, заваливают спиной на бугристую, видавшую виды доску. Опять лязг железа – руки разбрасываются в стороны, вытягиваясь в струны. Болезненный удар по голеням – на них захлопывается дубовый брусок запора. Горло сдавливает широкий ошейник, запрокидывает голову назад, останавливается.

Все – зафиксированный пациент в наркозе не нуждается.

А наркоз мне сейчас не помешает…

– Господи наш всемогущий, молю о чудесах новых, о сил великих проявлении, о милости, о благах дарованных, о…

Пытаюсь сжать зубы, но куда там – воронку в рот вставляют без заминки. Воронка видала виды: медь покрыта подозрительными рытвинами: будто покусанная. Не удивлен – я и сам ее частенько грызу.

Молитвы продолжаются, но смысл слов до меня уже не доходит – тело и душа едино напряжены, дрожат, готовятся… А потом крик захлебывается в горле… Точнее, в воде захлебывается…

Кто бы мог подумать, что простая вода способна на такое… Ледяная струя, запущенная с высоты палаческого роста, низвергается в медный конус и оттуда горной рекой врывается в мою многострадальную глотку. Затапливает пищевод, желудок, бронхи и легкие. Сила гидравлического удара такова, что едва тело не разрывает. Воздух из меня выбивает весь – задерживать дыхание при этой пытке бесполезно.

Когда-то доводилось слышать, что смерть от воды приятна и безболезненна. Если встречу этого болтуна, утоплю в кипятке, предварительно сняв кожу.

А снимать буду медленно… мясо солью присыпая…

Я это на второй день пыток придумал: умолять, рыдать, стискивать зубы – все бесполезно. А вот если представлять, как мучаются мои недруги, давние и нынешние… Немножко легче становится.

В глазах темнеет… Неужели сейчас все закончится?! Неужели потеряю сознание и хоть немного смогу отдохнуть?!

Размечтался – я в руках профессионалов. Рот освобождается, доска наклоняется, переворачивается. Тело, повиснув на заломленных руках, корчится в судорогах, содержимое желудка и легких хлещет на грязный пол. Льется изо рта, из носа, из ушей. С трудом, будто через вату, слышу обрывки слов главного мучителя. Спрашивает что-то? Да какая разница – все равно день только начинается, и страдать мне предстоит до самого вечера. Сознание потерять не получилось, но, может, получится сдохнуть?…

Попробуем…

Через боль в глотке и груди выдыхаю поток отборных местных ругательств (спасибо, Тук, – хоть чему-то у тебя научился). Затем перехожу к вещам посерьезнее: угрожаю выпотрошить тех драных коз, что родили моих мучителей. Ведь не должны рогатые сожительствовать со свиньями – от подобных извращений рождаются инквизиторы и черви, что в отхожих местах водятся.

Червей и коз мне простить могут, но свиней – никогда. В этом мире к хрюшкам отношение сложное – гораздо сложнее, чем у мусульман и евреев. Я могу прилюдно надругаться над всеми церковными святынями – подобное преступление считается на порядок безобиднее громогласного подозрения в родственных связях с погаными животными.

Ну! Давайте! Вперед, ребятки! Тащите свою медную клизму! Без передышки я второго сеанса «терапии» не перенесу – сил ведь совсем не осталось. Если не сдохну, то точно отключусь!

Оплеуха слева – кого-то мой монолог огорчил.

– Урод! Это ты что – бьешь так?! Это папа тебя научил так бить?! А хрюкать он тебя не научил?!

Опять оплеуха. От души врезали – мозг едва в черепе не кувыркнулся. Но не везет – сознания не теряю.

– Стоять! – Монах голос повысил.

Это он мне – или кому? И как, интересно, я встану?!

Не мне:

– Сапоги тащи! Обувайте изменника!

– Но, господин инквизитор! Тяжкие увечья дозволяется делать лишь под надзором королевских соглядатаев, по приговору суда не ниже городского! А суда сегодня уже не дождаться – только завтра получится собрать, если сейчас в управу сбегать! Там ведь через канцелярию все делается, а это дело небыстрое.

Чудеса – один из палачей обрел голос. Спокойный, рассудительный – никогда не подумаешь про такого, что он способен обидеть столь замечательного человека, как я.

– Ты оглох? Или поганцу помочь вздумал?! Отвечай!

– Что вы! Как такое подумать на меня могли! Просто порядок такой!

Голос изменился: теперь взволнованный, с плохо скрываемым испугом.

– Здесь я – порядок! И я велю: тащи сапоги!

Понятия не имею, что за обувь здесь обсуждают, и вообще мало прислушиваюсь – наслаждаюсь отдыхом, все еще пытаясь продышаться. Сутками висеть на стене в вертикальном положении – не шутка, после такого и на мокрой доске лежать в радость. Долго расслабляться не дают: с ног убирают деревянный запор, но ступни заковывают в нечто металлическое и тесное. Разглядеть «обновки» не могу, но понемногу начинаю беспокоиться – похоже, инквизиторы решили применить нечто новенькое. Не верю, что мне это понравится, – до сих пор они ни разу не делали ничего приятного.

– Изменник рода человеческого, в последний раз говорю тебе: поведай тайны свои безо всякой утайки. Ты все равно их поведаешь, но только с болью великой.

Вот и началось – садист наконец перешел к тому, что его интересует по-настоящему: он ведь пытает меня не только из альтруистических побуждений. Голос инквизитора слащаво-многообещающ. Когда он так пел в последний раз, мне потом под ногти деревянные клинья начали загонять.

– Да чего вам от меня надо!!! – ору, пытаясь затянуть время, – ведь ответ знаю прекрасно.

– Изменник рода человеческого, поведай про тайны ордена своего. Нам надо знать, как вы делаете сердца погани для лечения и усиления своего пригодными и как сами не перерождаетесь, свежими их приняв на тело свое. Ты принял сердце – и до сих пор не стал тварью, значит, способ такой тебе ведом. Поведай его мне, и я позабочусь о спасении твоей души. А если опять лгать начнешь, то с криками жалеть об этом будешь. Говори!

И рад бы ему ответить, но что? Я как в том анекдоте про схваченного разведчика: под нечеловеческими пытками героически молчу, не выдавая военной тайны. Он по глупости своей тайны не знал – учился плохо; а я ее вообще не могу знать.