Читать книгу - "Магистр - Валерий Большаков"

В помощники правителю Венеции выбрали двух трибунов, так что было кому давать подсказки Кандиано по торговой или военной части, а вот Ипато дож поручал дела тайные, назначив Витале своим советником – преординатом.

Блистательная звезда Венеции стремилась в зенит, и мало кто задумывался о том, что восходила она из смрадной хляби…

…Разрывчатым полумесяцем раскинулся лабиринт из клочков зыбкой суши по Венецианской лагуне – сотня островков, полторы сотни проток, болота и отмели, наносы ила и песчаные косы. Те острова, что побольше, были покрыты разнотравьем, рощицами и зарослями кустарника. Редкими гостями островов бывали разве что пастухи или добытчики соли.

Всё изменилось с набегом Алариха, победоносного вождя готов, чья конница сметала легионы, выкашивая их как спелое жито. Римляне из Аквилеи и Патавиума бежали на топкие острова целыми семействами, прихватывая с собой домашний скарб и рабов. И прижились, пережидая смуту, ибо болота и солёное мелководье оберегало беженцев лучше крепостных стен – свирепые кочевники умели брать города, а вот с морем они не дружили.

Волна за волной проходили нашествия – то готы топтали древнюю землю Италии, то гунны, то лангобарды. «Длиннобородые»[34]остались навсегда, занимая брошенные виллы, поселяясь на руинах великой империи. Грозное крушение Рима сменилось целой чередой войн – завоеватели делили награбленное, схватываясь в междоусобицах, и только Венецианская лагуна оставалась тихой заводью.

Однако остатки былой гордости не позволяли римлянам и коренным венетам влачить нищее существование пастухов и рыбарей – они начали строить свою Республику, пуще всего остерегаясь единовластия. Болотистая почва островов укреплялась неисчислимым количеством свай из далматинского леса, сюда завозили камень с «твёрдой земли», разбивали сады и виноградники.

Столицу порешили заложить на островах Риальто, которые буквой «S» рассекала излучина древней реки, переименованная в Большой Канал. Пока что кварталы-сестьере выстраивались лишь на одном его берегу – там жались друг к другу бревенчатые дома, крытые соломой, каждый с двумя дверями – одна открывалась на узенькую улочку, где с трудом расходились двое путников, а другая – на воду, где обязательно покачивалась привязанная лодка-гондола, заменявшая венецианцу лошадь. На городских задах стояли и вовсе лачуги, обмазанные глиной, с развешанными на просушку сетями, но уже появились сработанные ромейскими зодчими каменные церкви – Св. Евфимии, Св. Севера, Св. Варфоломея, Св. Кассиана, Св. Августина – они возвышались над деревянной Венецией как обещание будущего блеска и величия. Правда, даже в вере у жителей города-амфибии доминировала гордость. Они так и говорили: «Сначала мы – венецианцы, а потом уж христиане!»

Первоначальным небесным покровителем Венеции был Феодор Тирон, но лет за сто до описываемых событий этот византийский святой уступил духовное водительство города святому Марку.

Купцы Буоно и Рустико похитили мощи апостола в Египте, а, дабы сарацинские таможенники не придирались, святые останки вывезли в корзине, прикрыв их кусками свинины.

Для хранения мощей венецианцы возвели базилику с куполом – собор Сан-Марко, напротив Дворца дожей – хорошо укреплённого замка с высокими стенами и башнями. С тех пор на расшитых знаменах Венеции красовался крылатый лев – геральдический зверь апостола Марка.

Венеция хоть и оставалась отдалённой провинцией Ромейской империи, но зависимость не слишком тяготила островитян – от этого они были в безусловном выигрыше. Ведь торговые права Венеции гарантировались принадлежностью её купцов к подданным базилевса, а раз так, то можно и потерпеть, ведь именно купля-продажа лежала в основе процветания и могущества земноводного государства.

Венеция устроилась не хитро, но ловко, став посредником между мусульманским Востоком и христианским Западом. Закупая благовония в Аравии, пурпур в Цезарее, китайский шёлк в Сирии, пряности из Индии, Цейлона и Явы, венецианцы везли сей дорогой товар знатным франкам в Брюгге, папскому двору в Риме, окружению лангобардского короля в Павии. А с Халифатом торговали рабами, лесом, оружием.

Получая баснословные сверхприбыли, Венеция стремительно богатела, её военный флот мог поспорить с ромейским или сарацинским. Светлейшая Республика сначала заявила о себе как о «царице Адриатики», а ко временам Романа Лакапина из данницы превратилась в союзницу Константинополя, и даже в соперницу. Звезда «Островной империи» восходила всё выше, и выше, и выше…

… В итале Ипато стоял на корме приземистой галеры «Аквила». Тяжелый вымпел с крылатым львом, шитым золотом по красному бархату, плавно извивался над головою патрикия – чудилось, что зверь помахивает крылами и шевелит лапами.

Впереди, на невысоких мачтах, гнулись длиннейшие реи с косыми парусами, но Ипато спешил, а посему сто пятьдесят дюжих гребцов-галеотти хрипло ухали, тягая вёсла и гремя цепями в такт. Они сидели до того тесно, что любая заминка, малейшее нарушение музыкального лада гребли, оборачивались ударом веслом по голове тому, кто выдавал «фальшивую ноту».

Дюжий негр неутомимо долбил по огромному барабану, отбивая чёткий ритм. Пот тёк с барабанщика градом, придавая бронзовой коже влажный блеск, но не чернокожего слушались гребцы, а трёх десятков солидариев,[35]меривших шагами покатую палубу.

Ипато возвращался в Венецию, но приближение родного дома не радовало преордината – он не выполнил важное поручение дожа. Для Витале было настолько невыносимо ощущать проигрыш, что он испытывал мучение почти физическое – боль терзала его душу. Срам-то какой… Патрикий сжал зубы, крепко сожмурил глаза и замычал. Мычание перешло в короткий рык.

Впервые Республика подошла к тому, чтобы круто повлиять на судьбы империи, – Ипато сам нашёл важного сановника, готового низложить базилевса Романа и возвести на трон Константина, книгочея и теоретика власти. Иметь податливого автократора, послушного воле дожа… Да можно ли желать большего?!

Сановник оказался умён и чрезвычайно осторожен. Он вовлекал в свои сети всё новых и новых исполнителей, очень медленно, очень постепенно, но неотступно проникал во все части громоздкой государственной машины. Этот избранник, этот ставленник дожа, и от венецианцев требовал неукоснительного соблюдения тайны. Он не оставлял в живых ни одного опасного свидетеля, никогда не упоминал в своих посланиях ничьих имён, но вот подписывался попросту – «Принцепс».[36]Именно тщеславие и толкнуло этого человека на измену, на союз с дожем.

Ах, с каким нетерпением ожидал Ипато первой встречи главных заговорщиков, собранных «Принцепсом»! Сколько надежд он питал, какие идеи вынашивал! И вдруг такой сокрушительный удар – некий магистр и аколит, в прошлом, говорят, варанг, раскрыл тайну, арестовал людей «Принцепса»…