Читать книгу - "Тепло наших тел - Айзек Марион"

Я не меняюсь в лице. Джули вздыхает.

— Р… слушай. В тебе, может, и хватит дури, чтобы сложить голову мучеником, а про остальных ты подумал? Про своих детей? Их тебе не жалко?

Она подталкивает меня к неизведанному пути. Все то время, что я здесь — все те месяцы или годы, — я никогда не считал тех, кто меня окружает, людьми. Человеческими существами — пожалуй, но не людьми. Мы бредем в тумане, спим и едим в тумане, мы бежим марафон без старта и финиша, без медалей и болельщиков. Вчера я убил четверых наших, и это, кажется, никого не тронуло. Мы такие же, как живые: мы мясо. Безымянное, безликое, бросовое. Но Джули права. Я умею думать. У меня есть что-то вроде души, пусть это что-то и жалкое, и скукоженное. Может, и у других оно есть. Что-то, достойное спасения.

— Хорошо. Ты должна… уйти.

Она молча кивает.

— Но я… иду с тобой.

— Р! — смеется она. — Куда? В Стадион? С ума сошел?

Я качаю головой.

— Так, давай сначала обсудим. Ты у нас кто? Зомби. Хорошо сохранившийся, даже в чем-то обаятельный, но все-таки зомби. Теперь угадай, для чего все жители Стадиона старше десяти лет тренируются без выходных?

Молчу.

— Правильно. Чтобы лучше убивать зомби. Так что — как бы мне пояснее выразиться? — тебе со мной нельзя. Тебя убьют.

Я стискиваю зубы:

— И что?

Она качает головой. Сарказм исчезает из ее голоса, он становится неуверенным.

— Что значит "и что"? Или ты смерти хочешь? Настоящей?

Мне хочется пожать плечами. Я слишком долго позволял этому рефлексу равнодушия править собой. Но сейчас, когда я лежу на полу, а Джули встревожено смотрит на меня сверху вниз, я вдруг вспоминаю то чувство, с которым проснулся вчера, — "Нет!" и "Да!", сплетенные воедино. Антирефлекс.

— Нет, — говорю я в потолок. — Не хочу смерти.

Вот и мой новый рекорд — пять слогов подряд.

— Вот и хорошо, — кивает Джули.

Делаю глубокий вдох и встаю.

— Надо… думать, — говорю я, не глядя ей в глаза. — Скоро… вернусь. Запри.

Ухожу прочь, и она провожает меня взглядом.

На меня все смотрят. Меня и так всегда держали за чудака, но теперь слава идет впереди меня. Стоит войти в комнату, все замирают и оборачиваются. Но их лица не совсем враждебны. В осуждающих взглядах сквозит восхищение.

Наконец я нахожу М — он в зале ожидания. Изучает свое отражение в оконном стекле. Засовывает пальцы в рот и тычет в щеки. Кажется, он пытается вправить смещенные кости обратно.

— Привет, — говорю я с безопасного расстояния.

Он бросает на меня свирепый взгляд, но потом снова отворачивается к окну. Сильно ударяет по верхней челюсти, и скула с громким щелчком встает на место. Он оборачивается с улыбкой:

— Ну… как?

Делаю неопределенный жест. Половина его лица выглядит более-менее нормально, но на другой половине так и зияет… впадина.

Он со вздохом отворачивается обратно к окну.

— Не повезло… дамам.

Я улыбаюсь. Мы очень разные, но не отдать М должное невозможно. Он единственный из знакомых мне зомби, у кого сохранились какие-то остатки чувства юмора. Опять же: четыре слога без паузы. Он только что сравнялся с моим предыдущим рекордом.

— Прости, — говорю. — За… это.

Он молчит.

— По… говорим?

М медлит, потом пожимает плечами и идет за мной. Мы садимся за стол в темном, вымершем "Старбаксе". Перед нами две полные плесени кофейные чашки, оставленные много лет назад двумя друзьями, двумя партнерами по бизнесу, незнакомцами, которые встретились в зале ожидания и сдружились на почве общего интереса к человеческим мозгам.

— Правда… извини, — начинаю я. — Очень… раздра… жительный. Стал.

М хмурится:

— Что… с тобой… творится?

— Не… знаю.

— Привел… живую?

— Да.

— Ты… псих?

— На… верное.

— Ну и как… это?

— Что?

— С живой… секс.

Бросаю на него предупреждающий взгляд.

— Она… ничего. Я бы…

— Заткнись.

М хмыкает.

— Под… калываю.

— Все… не так. Это… не то.

— Тогда… что?

Сначала я не знаю, что ответить.

— Что-то… больше.

Его лицо вдруг становится пугающе серьезным.

— Что? Любовь?

Я думаю, но ответа не нахожу, остается только пожать плечами. Пожимаю, стараясь ненароком не улыбнуться.

М откидывается на спинку стула и старательно изображает хохот. Потом хлопает меня по плечу:

— Малыш! Ты Каза… нова! Ха!

— Ухожу… с ней, — говорю я.

— Куда?

— Прово… жаю. Домой.

— На… Стадион?

Киваю.

— Защи… щаю.

М задумывается ненадолго, и его помятая физиономия мрачнеет.

— Знаю, — вздыхаю я.

М складывает руки на груди.

— Что… с тобой? — опять спрашивает он.

И опять у меня нет ответа, и опять я пожимаю плечами.

— Ты как… вообще?

— Меняюсь.

Он кивает с сомнением в глазах. Я ежусь под его пронзительным взглядом. Я не привык к таким серьезным разговорам. Ни с М, ни, если на то пошло, с кем-либо из мертвых. Разворачиваю к себе кофейную чашку и вглядываюсь в ее пушистое зеленое содержимое.

— Когда… поймешь… — наконец выдавливает М неожиданно искренним тоном — я и не думал, что он на такой способен. — Скажи… мне. Нам.

Жду какую-нибудь шуточку, но он молчит. Он и правда серьезен.

— Хорошо, — отвечаю я. Хлопаю его по плечу и встаю. Он провожает меня тем же взглядом, каким меня преследуют и все остальные. Взглядом, в котором смешаны растерянность, страх и предчувствие перемен.

Наш с Джули уход из аэропорта напоминает не то свадебную процессию, не то очередь к шведскому столу. У стен столпились мертвые, они смотрят на нас. Собрались все до единого. Похоже, им не по себе. Они с радостью набросились бы на Джули, но почему-то стоят молча и не двигаются. Как Джули ни протестовала, я все-таки попросил М нас проводить. Он идет чуть позади и бросает на толпу подозрительные взгляды — огромный и серьезный, как агент разведки.

Кругом полно людей и царит неестественная тишина — даже противоестественная, если учесть, что никто не дышит. Готов поклясться, что слышу, как у Джули колотится сердце. Она делает вид, что все под контролем, и пытается идти спокойно, но ее выдают глаза, мечущиеся от одного зомби к другому.