Читать книгу - "Пересмешник - Алексей Юрьевич Пехов"

Мой мальчик! — ей единственной из слуг позволено обращаться ко мне так, как в детстве. — Когда ты вернулся?!

— Здравствуй, Полли. Привет, Эстер. Доброго дня, Шафья. Только что приехал.

Стафия растянула зубастый рот, что означало бурную радость, а служанка отвлеклась от мытья посуды, подняла голову и гортанно сказала:

— Доброго дня, саил[20] Картиа.

— Ты еще не видел Анхель? — невинно поинтересовалась правая голова моей кухарки.

— У тебя есть еще какие-нибудь темы для разговоров? — я чувствовал некоторую вину за случившееся.

— Их очень немного, — левая голова всегда и во всем поддерживала правую. — Вот столько.

Обе пары рук свелись настолько, что я едва различил небольшой зазор.

— Она рвала и метала. Надеюсь, Стэфан успел спрятаться подальше. Анхель сочла, что это его злая шутка не предупредить ее о твоей поездке. Так что несколько часов нам всем, в том числе и мне, — обе головы недовольно нахмурились, — приходилось ходить на цыпочках. Поэтому никаких свиных отбивных с чабрецом и кремовым соусом на ужин никто не получил. Пришлось довольствоваться перепелиным супом и фрикадельками с лорванскими травами. Мне не слишком нравится быть гостьей на своей кухне, Тиль. Я уже стара для таких потрясений. Не мог бы ты все-таки впредь брать ее с собой? А то когда-нибудь все домочадцы останутся без обеда.

Я улыбнулся, кивнул. Анхель порой вспыльчива, и здесь главное переждать бурю и не показываться ей на глаза. Потом ей самой частенько бывает стыдно за свою несдержанность. Но это потом. А до него еще следует дожить.

— К полуночи Эстер удалось ее убедить, что тебе ничего не угрожает, и ей не следует так сильно переживать из-за такого пустяка.

Эстер растянула черные губы в еще большей улыбке, превратившейся в сплошные зубы. Из-под спутанных соломенных, сотни лет не мытых волос холодно горели маленькие угольки красных глазок.

Она единственная, кто не дрожит перед порой излишне крутым нравом Анхель. Что и не удивительно — ей терять нечего. Эстер — стафия. Призрак, живущий в этом доме с момента его основания. Один из моих кровожадных, красноглазых родственничков, истинных лучэров, замуровал в фундамент кости неизвестной и ни в чем не виноватой женщины, а затем провел надлежащий темный ритуал. Раньше в моем роду было полно волшебников.

Стафия — фантом-охранник. Нет лучшего защитника для имущества и тех, кто живет под крышей, чем зубастое чудовище, способное проходить сквозь стены и равнодушное к любым видам земного оружия, исключая лишь некоторую магию. Так что нескольким залетным воришкам, от случая к случаю заглядывающим на огонек, довелось испытать пару-тройку крайне обворожительных минут общения с фамильным призраком.

В данном случае поговорка о том, что дом держится не на земле, а на женщине, приобретает несколько иной смысл.

Однажды, когда я еще только стал владельцем особняка на улице Гиацинтов, я предложил Эстер вытащить ее останки и похоронить честь по чести, но она наотрез отказалась, и больше мы эту тему не поднимали.

— Как там у Зинтринов? — Полли высыпала лук в фарфоровую салатницу. — Старый Роже все такой же криворукий повар, как и раньше? Опять готовил свой никчемный омлет с белым трюфелем и сыром «Празуу»?

— На этот раз нет. Было что-то из жаркого. Если честно, не запомнил что, — я потянул носом и заглянул в одну из кастрюль. — М-м-м… сегодня нас ожидает маленькое пиршество?

— Как и каждый день, — хмыкнула кухарка. — Только ради этого я и надрываюсь.

— Перестань, — рассмеялся я. — Тебе это нравится. От плиты тебя не оттащишь никакими уговорами.

Она что-то добродушно проворчала и оттиснула меня от плиты, чтобы я больше не лез в кастрюли и не испортил себе сюрприз. Помню, когда я вернулся домой после своего долгого шестилетнего «путешествия», во время которого познавал себя, мир и окружающих, Поли закатила такой пир из моих любимых блюд, что я неделю выползал из-за стола до неприличия обожравшимся.

Что поделать — я люблю вкусно поесть, различить тонкие оттенки аромата и вкуса, догадаться, какие хитрости использовал повар. И пускай чревоугодие — один из грехов (во всяком случае, так проповедуют некоторые жирные клирики), на моем телосложении и здоровье, хвала Всеединому, это никак не сказывается. Обо мне можно сказать — не в тру-тру корм.

На деревянной доске лежал отличный, заправленный чесноком, покрытый укропом и свежими оливками окорок. Его уже нарезали и подготовили к выкладыванию на блюдо, я не утерпел и попытался сцапать с доски один кусок, но дорогу преградила Полли.

— Молодой человек! — возмутилась кухарка. — Что сказал бы покойный чэр эр’Картиа?!

— Не перебивай себе аппетит перед едой! — отозвался я суровым, металлическим голосом отца, усмехнулся, попрощался и покинул кухню.

Когда я поднимался по широкой лестнице, застеленной темно-бордовым, порядком истрепавшимся за время своей жизни, ковром, из Дубовой залы раздался негромкий звон посуды — Бласетт накрывал к чаю.

Мой кабинет находится рядом с библиотекой, направо от Лиловой спальни и в некоторой изоляции от гостевых комнат, пустующих вот уже не один год и находящихся в противоположном крыле, в которое можно попасть через короткий широкий коридор, где в больших кремовых цветочных горшках Шафья разводит маленький зимний сад.

Дверь с тяжелой золоченой ручкой в виде сжатой орлиной лапы была приоткрыта на четверть дюйма. Я набрал в легкие побольше воздуха, словно кирусский ныряльщик, отправляющийся на дно за губками и, распахнув дверь, шагнул внутрь, ожидая грома, молний и явления Всеединого в придачу. Но бури не случилось, хотя в помещении был разлит целый океан яростного напряжения, от которого у меня волосы на голове едва не встали дыбом.

— Привет, — сказал я Анхель, запирая за собой дверь.

Напряжение усилилось, затем немного спало, начиная сменяться холодным презрением.

Я вздохнул, посмотрел на старый глобус в углу, на картину, изображавшую несущийся по степи табун черных лошадей, на тяжелый письменный стол, на котором ожидала своего часа стопка корреспонденции.

— Я виноват. Признаю.

Те же самые эмоции, только раза в три сильнее. Моя вина ее нисколько не интересовала. Она и так знала об этом.

— И я очень прошу меня извинить. Обещаю, что впредь при долгом отсутствии буду брать тебя с собой.

Теперь к презрению добавилось еще и недоверие.

— А вот это уже слишком! — укорил я ее. — Я всегда держу свое слово. Ты прекрасно это знаешь.

Некоторое смягчение настроения. И тут же Анхель вновь воздвигла между нами ледяную стену. Но мне все-таки удалось почувствовать еще одну ее эмоцию — страшную обиду. Малышка была оскорблена в своих лучших чувствах.

— Да, я поступил очень гадко по отношению к тебе, — согласился я