Читать книгу - "Бессмертный избранный - София Андреевич"

Рана к вечеру начинает болеть, и после прогулки в город я возвращаюсь в выделенную мне комнату, где, улегшись на кровать, проваливаюсь в сон без сновидений. Просыпаюсь я от прикосновения нежных женских пальчиков к своей голой груди. Это Нуталея. Она забралась в мою постель, улеглась рядом и водит пальцами по моей груди, сосредоточенно вычерчивая на коже какие-то узоры.

Уже темно, и очаг не горит, а луны еще не взошли, и я больше догадываюсь, чем на самом деле вижу, что это она. Ее прикосновения торопливы и легки, а тело, прижимающееся к моему, кажется горячим, как нагретый солнцем камень.

— Что ты делаешь? — спрашиваю я.

Она поднимает голову и глядит мне в глаза, а потом наклоняется и целует то место, которого только что касалась пальцами. У нее влажные губы и после поцелуя на коже остается след.

— Асклакин стар. А ты горяч и молод. Знаешь, каково это — быть вынужденной жить со стариком? — Она снова наклоняется и проводит по коже языком. — Ты так горяч, Серпетис…

Я ухватываю ее за плечи и сажусь на постели, заставляя и ее сесть. Глаза Нуталеи полузакрыты, она тяжело дышит, грудь в вырезе сонного платья вздымается. Тонкое оштанское полотно прилегает к телу, и я чувствую жар ее кожи. Это не страсть, это что-то другое. Я внимательно вглядываюсь в нее, а она замирает в моих объятьях, глядя на меня томным взглядом. Темные глаза кажутся черными. Они поблескивают в темноте.

— Нуталея, тебе нужно уйти, — говорю я.

Она протягивает руки и обхватывает меня за шею. Ее губы скользят по моей щеке, она тянется к моим губам, но я отталкиваю ее. Схватив ее руки в свои, я поднимаюсь, заставляя ее остаться сидеть. Она не сопротивляется, только тихо смеется.

— Я не уйду. Я не уйду, Серпетис, и ты не хочешь, чтобы я ушла.

Я отпускаю ее руки, и Нуталея легким движением сбрасывает с себя платье. Нагое тело кажется смуглым в темноте комнаты. Красивая упругая грудь просит прикосновений и поцелуев, волосы струятся по плечам. Нуталея встает и платье падает к ее ногам, обнажая самое сокровенное.

— Не отталкивай меня, Серпетис. Ты уйдешь и все забудешь, но я буду помнить эту ночь, когда буду ложиться спать в сонной наместника. Я обречена жить с этим гнилым трухлявым пнем. Не отталкивай меня. Позволь мне побыть с тобой, позволь доставить тебе радость. Позволь мне почувствовать жизнь.

Она подходит ко мне и берет в свои ладони мою руку. Голос звучит томно, почти лениво. Лицо ее оказывается совсем близко. Нуталея кладет мою руку себе на грудь, глядя мне прямо в глаза.

— Пожалуйста.

Ее кожа так горяча. Словно опалена южным солнцем. Словно Нуталея горит, сгорает изнутри. Моя рука сама обхватывает ее грудь, и она придвигается еще ближе, поднимая лицо для поцелуя.

— Пожалуйста, Серпетис.

Ее призыв звучит почти отчаянно. Мысль о том, что это прекрасное нежное тело согревает постель старика Асклакина кажется мне отвратительной. Я скольжу рукой вниз, туда, где сходятся бедра прекрасной Нуталеи, и рука моя замирает на полпути.

Она уже еле дышит, губы приоткрыты, из груди готов вырваться стон. Еще мгновение — и я повалю ее на постель и овладею. И я готов это сделать, но только не здесь. В доме наместника, которому я обязан кровом, в доме человека, который отдал мне комнату своего сына, я — не мужчина, и она — не женщина.

Я сын погибшего фиура, а она — любовница владетеля Шинироса.

Я убираю руку и отступаю, с неохотой, не отрывая взгляда от лица Нуталеи, но отступаю. Усилие многого мне стоит, но я не стану тем, кто под крышей гостеприимного хозяина попирает все законы этого самого гостеприимства. Нуталея ждет, замерев на месте. Очевидно, она думает, что я собираюсь раздеться, но когда я наклоняюсь и поднимаю с пола ее платье, все понимает.

Она стремительно шагает вперед и падает мне на грудь.

— Нет! Пожалуйста, Серпетис. — Ее руки цепляются за мои плечи, глаза глядят с мольбой, с отчаянием. — Пожалуйста. Поцелуй меня. Приласкай меня. Овладей мной.

Я качаю головой и мягко отстраняю ее от себя. Она прекрасна в своей страсти, она — одна из самых красивых девушек, виденных мною в жизни. Но она принадлежит наместнику земель, а ему принадлежит земля, которой владел мой отец. И ради памяти моего отца, ради памяти честного человека, я обязан сохранить достоинство.

— Тебе лучше уйти. Асклакин будет искать тебя.

— Он спит, он сегодня выпил много вина, — торопливо и горячо шепчет она. — Мигрис прибудет только утром, и у нас впереди вся ночь, Серпетис, Серпетис…

Но я уже справился с первым безумным порывом. Я даю ей в руки платье и прошу одеться и покинуть комнату. Нуталея стоит, держа в руках одежду, смотрит на меня, и губы ее дрожат. Я отворачиваюсь и иду в другой конец комнаты, где на столе стоит чаша с водой для умывания. Холодная вода освежает кожу и приводит в порядок мысли. Я вижу на столе доску с едой и чувствую прилив голода. Но сначала надо разжечь очаг. В комнате прохладно, а к утру станет еще холоднее.

— Ты мне нравишься, Серпетис, — говорит Нуталея. Я поворачиваю голову и вижу, что она так и стоит голая с платьем в руках. — И я тебе нравлюсь, я же заметила.

— Тебе лучше не испытывать мое терпение, Нуталея, — говорю я. — Возвращайся к себе. Тебе не стоит находиться здесь.

Уложив в очаге несколько брикетов орфусы, как называют в наших краях спрессованный высушенный помет скота, которым топят печи в домах от северной оконечности Каменного водопада до самого Первозданного океана, я нащупываю за очагом огниво и кремень и развожу огонь. Орфуса разгорается не сразу, но дает много тепла. Я опускаю шкуру, закрывая окно, и наконец слышу шаги.

Нуталея, полностью одетая, если этот полупрозрачный наряд можно назвать одеждой, проходит мимо меня к двери. Она замирает на мгновение, словно ожидая, что я передумаю. Мы встречаемся глазами, и я наклоняю голову в знак прощания. Сверкающая слеза сползает по ее щеке, она тоже кивает и молча выскальзывает за дверь.

Подкрепившись, я снимаю с себя чужую одежду и снова забираюсь под одеяло. Мигриса задержали на границе Шинироса какие-то дела, и присланный в Шин скороход донес Асклакину уже вечером, что ждать высокопоставленного гостя сегодня не стоит. Наместник на радостях напился вина и, вернувшись из города, я застал его мертвецки пьяным.

Я ворочаюсь в постели, но сон не идет, потому что мигрис должен прибыть рано утром, и он привезет известия от самого правителя, и мысли мои постоянно кружатся вокруг этого утра и этих известий. Я думаю о своей бедной матери, которая, должно быть, не знает даже, жив ее сын или нет. Я и сам не знаю, уцелела она в той схватке или разделила участь отца. Мне остается только надеяться.