Читать книгу - "Очень прекрасный принц - Алиса Чернышова"

Алисия Майлифф

*

Я знала, что это сон.

Странный, но очень красивый сон.

В этом сне я летела по коридорам огромного Дворца, который никогда не спит. Вокруг меня кружились мелодии. У всего есть музыка, вы знаете это?

Совсем у всего.

Этот мир состоит из множества мелодий… для музыканта. Как для актёра, наверное, из множества ролей, а для писателя — из тысячи историй… потому что если ты живёшь искусством, то оно окружает тебя. Иначе это не работает.

Вокруг меня звучал Дворец. Шёпотом сплетен, ритмом шагов, грохотом суеты на огромной кухне, шелестом дорогих тканей, патокой интриг, что вплетается в мелодию исподволь и между строк… Но меня интересовала одна-единственная музыка. Она звучала где-то там, впереди, завораживала, манила… Она обещала мне что-то невиданное раньше, что-то необычное и неназываемое. И я летела вперёд по коридорам в облике пернатой змеи, раскрыв радужные гребни, навстречу этому зову. Я не боялась быть замеченной: сновидения тем и хороши, что способны уносить нас, незримых, куда угодно.

Моё “куда угодно” оказалось совершенно фантасмагоричной ледяной музыкальной комнатой. А моим музыкантом — прекрасный Ледяной Принц.

Он играл увлечённо, потерянно, чуть приоткрыв красиво очерченные губы (как хочется к ним прикоснуться!) и прикрыв глаза. Я видела иней, что подрагивал на кончиках его ресниц — как будто сама Мора в обличье Зимней Королевы поцеловала его глаза.

Всё казалось таким реальным, что я могла бы поверить, что не сплю — не будь при этом всё настолько нереалистичным. Ледяной рояль, скрипка изо льда, виолончель? Да полно! Я перетекла в человеческую форму, вспомнила, что ложилась спать в одной сорочке, и привычно сотворила наряд из собственных перьев. Выбрала лицо леди Гохорд в последний момент — сама даже не знаю, почему.

Наверное, просто не хотелось являться пред принцем чудом-чудным, настоящий он или нет. У меня нет человеческого лица; чем лицо Дайяны — не вариант?

Я встала и осторожно положила руку на рояль.

И в этот момент принц открыл глаза.

Наши взгляды столкнулись, и меня будто ударили пыльным мешком; его глаза были оглушающе прекрасны. Его пальцы замерли над клавишами, не касаясь, и мне стало почти больно — потому что смолкла музыка.

— Играйте же, прошу, — шепнула я, склонившись к его лицу. — Я вам всего лишь снюсь.

Он выгнул бровь. Его губы дрогнули в ироничной, немного порочной улыбке.

— На вас слишком много одежды, леди, чтобы быть моим сновидением.

Нет, ну какой же он...

— А вы ухитряетесь быть совершенно несносным, даже когда мне снитесь.

Он улыбнулся ещё шире. Я ласково погладила рояль.

— Играйте, пожалуйста, — попросила я. — Мне очень хочется знать, чем же закончится эта мелодия. Хотела бы я написать под неё стихи...

— Правда? — он лукаво прищурился. — Тогда спойте. Пока что без стихов и слов; или не сможете?

Неужели он думает, что я откажусь?

— Играйте — а там посмотрим, — я вздёрнула подбородок.

Это сон, а значит, можно и не привязываться к возможности человеческого диапазона. Можно просто — петь.

Мелодия взлетела вверх, взвилась, расширилась. Вокруг закружили перья со снегом вперемешку, его мелодия переплеталась с моим голосом, создавая идеальную гармонию… Странный сон. Смешной и немного горький. Как моему подсознанию могло только привидеться, что принц драконов может быть наделён музыкальной магией? Она же считается для них презренной!

Как глупо… как заманчиво.

А за спиной принца снег пускается в пляс, собирается в картину — ту, которую я забыла (ту, которую я никогда не забуду, конечно, но всегда буду делать вид, будто не помню).

Я снова вижу трущобы Вел-Лерии, которые кажутся не такими уж грязными и страшными под выпавшим предновогодним снегом. Но это иллюзия, увы: они всё ещё холодны, зловонны и опасны. Голод ходит по этим улицам, словно пёс, брошенный уехавшими хозяевами и на пороге безумия сорвавшийся с цепи.

В той части города ты или охотник, или дичь. И тем вечером дичью был странноватый оборванец, что сидел на крыше и играл на потёртой, но всё ещё хорошо звучащей скрипке. А хищником была огромная пернатая змея, завораживающая, как радуга, способная принимать разные формы, как ртуть, голодная, как любой низший фомор.

Эта змея подлетела к чудаку со скрипкой. Она хотела съесть его сразу, но… ей понравилось слушать музыку. И петь свои завораживающие трели, подражая мелодии.

А потом, когда музыка кончилась, чудак со скрипкой посмотрел спокойно и даже с симпатией в её оскаленную пасть. Глаза его были ясными, в них не было и следа дурмана, который навеивал голос селенити на добычу; он не был заворожен.

Просто искренне восхищался.

— Вы очень хорошо поёте, ма шери, — сказал он. — Мне нравится. Правда, ваш вибрато звучит грязновато… но это, наверное, из-за другого строения диафрагмы. Как вы думаете?

Та змея ничего не думала. Ей было десять лет от роду, она едва понимала половину человеческих слов (а та половина, которую всё же понимала, преимущественно состояла из нецензурщины и грубостей). Она совсем не умела говорить.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Но в тот момент её жизнь изменилась. Потому что она не стала есть скрипача. Потому что она вернулась к нему.