Читать книгу - "Невероятная история Вилима Мошкина - Алла Дымовская"

В обновленном, «модерновом» и богатом доме Аделаидовых-Булавиновых ощущалось нечто нехорошее. С одной стороны, дом был полон жизни, по комнатам и коридорам, из детской в гостиную на первый этаж и обратно носился Павлик, за ним дородная няня и гувернантка, призванная доносить до младшего Дружникова начальную тяжесть наук. Павлик убегал от обеих, но не в силу испорченности и непослушания, единственно из озорства и избытка нерастраченной энергии. Стоило няне или бабушке прикрикнуть построже, как малыш тут же прекращал баловство. До следующего приступа активности. Однако, ни няню, ни наставницу в образовании, его живость, похоже, ничуть не раздражала. Они и сами порой включались в игру. Словно веселость Павлика позволяла им убежать от другой стороны жизни дома. Где, казалось, лежал вечный и набальзамированный покойник. В дальних комнатах, в которых угасала его мама. Если Павлик забегал в эти комнаты, няня и гувернантка всегда ждали его рядом, не желая входить внутрь, и даже избегая разговоров между собой.

Тревожились и Юлия Карповна с академиком. И ничего не понимали. Константин Филиппович, помолодевший и посвежевший подле новой жены, радовался бы безбедной старости и внуку, кабы не приемная дочь. Его угнетала непонятная чужая беда, но никаких выводов, несмотря на весь свой ум, Аделаидов сделать не мог. Саму жизнь, помимо большой науки и ее интриг, академик видел и сознавал слабо. Некогда именно от этого своего ущербного недостатка, он упустил и потерял сына. Константин Филиппович, казалось, с годами так и не научился совершенно находить за желаемым действительное. До Аниного отца ему в этом смысле было далеко, и очень жаль, потому что Лена, и хотела бы, но не могла рассчитывать на его помощь. А ведь Аделаидов был умен. Но иным видам знания решительно предпочитал глухие очки на глазах. Так и теперь, вопреки здравому смыслу и очевидности, уговаривал себя и Юлию Карповну в том, что все обойдется само собой, у Анюты всего лишь страдания от меланхолии, вызванной ее неопределенным гражданским положением. Но зато Дружников ее любит, и вероятно, эту неопределенность вскоре разрешит. И Аделаидов надеялся на лучшее. Пока же посвятил себя внуку, в котором тоже ничего не понимал.

Когда Лена вошла, Анюта сидела в обычном своем положении. В малой, дальней гостиной-кабинете перед огромным телеящиком, висящим на стене. И смотрела все программы подряд. Если вообще что-нибудь смотрела.

– Аня! Аня! – позвала ее громко Матвеева. – Обратись на меня. Ну, пожалуйста.

Лена повторила свой призыв несколько раз, прежде, чем Анюта перевела на нее безжизненный взгляд. И Лена тотчас увидела, что говорить с ней бесполезно. Что разумно будет уйти и признать свое поражение до начала военных действий. Любой на ее месте поступил бы именно так. Но Лена не была бы заслуженным майором федеральной службы, если бы отступила, не использовав призрачный шанс до конца. Она положилась на интуицию, заставив разум оглохнуть и не мешать.

Она сидела подле Анюты уже с полчаса, держала ее руку в своей, гладила ласково ее ладонь и пальцы, и сначала произносила просто слова. Как бы ни о чем. Что на работе хлопотно и ответственно, что довольствие скоро начнут повышать, что родители ее продали дачу, выгодно и дорого под застройку для коттеджного поселка. Что Павлик очень мил, а ее овчарка Барс по весне женится на породистой суке. Слышала ли ее Анюта, трудно было сказать, но, по крайней мере, она обернулась в ее сторону от телевизора. И Лена продолжала. Теперь уже с умыслом. Рассказала последние новости про Вилли, которые Анюте можно знать. Называя его нарочно для Ани не как-нибудь, а «твой Виля», именем, которые было в ходу только у той, оставшейся в детстве Анечки Булавиновой и еще у мамы генералиссимуса, да у Танечки Пуховой. А более никто его так не звал. И Лена стала вспоминать. Про фломастеры и про Новый Год, про бесконечные портфели, которые юный Виля преданно носил за своей единственной и ненаглядной, про дни рождения и подарки, про первый цветной телевизор, как Виля с Павлом Мироновичем его покупали и везли на частнике за пять рублей. При упоминании об отце в Аниных глазах вдруг мелькнул интерес, а после и тревога. Лена, уловив движение, прислушалась к себе и перешла к иным, тяжелым воспоминаниям. О болезни папы Булавинова, о клинике и дежурствах, искусно вплетая в канву и генералиссимуса. Вскоре она заметила на Аниных глазах слезу. И заговорила про похороны – своего мужа и Павла Мироновича, избирала особенно трагичные моменты и, наконец, дождалась. Аня заплакала всерьез, будто бы очнулась, сквозь горе посмотрела на нее осмысленно. Лена не упустила момент. Схватила подругу за плечи и вместо утешения стала встряхивать и тяжко ронять на нее словесные глыбы:

– Слушай меня. Слушай, если не хочешь новых смертей!! – Лена сильно повысила голос, но говорила медленно. – Ты должна сделать одну вещь. Не для меня. А чтобы никто больше не погиб. Без вины.

Аня, в такт тряске, шептала «да, да». Потом отстранила Ленины руки и спросила, вполне нормально и связно:

– Что мне сделать? Что мне сделать? – повторила она дважды. Будто дивилась звучанию собственного голоса.

– Мне надо, чтобы Виля смог увидеться с твоим Олегом. Непременно здесь, в твоей квартире, – Лена старалась преподносить информацию кратко и в простой, доступной для Ани форме. – Но ему, Олегу, ты ничего не должна говорить.

Аня посмотрела тревожно-вопросительно, и Лена поспешила ее успокоить:

– Надо, чтобы они помирились. А для этого они должны встретиться. Сделай это для него, для своего Вилечки. Если ты еще не забыла.

– Не забыла, – сказала Аня, и вдруг заплакала опять. Лена ее не утешала.

– Вот и молодец. Когда Олег будет тут и зазвонит вот этот телефон, – Лена положила подле Анюты мобильную трубку, – ты должна встать и пойти открыть дверь. Открыть сама. Непременно сама. И взять с собой Павлика. И стоять в дверях до тех пор, пока я и Виля не войдем внутрь квартиры. Или пока Олег не выйдет нам навстречу.

Лена повторила свою инструкцию несколько раз и заставила Анюту повторять за собой.

– Если вдруг забудешь, зачем тебе этот телефон и для чего он звонит, вспомни об отце. Я уверена, вспомнишь и все остальное, – сказала ей на прощание Лена.

Затем она в столовой за легким ужином повторила свою легенду Юлии Карповне и академику, те охотно согласились участвовать в примирении. Старики дали слово, что едва Дружников переступит их порог – сразу сообщат об этом Лене.

Но прежде, чем Лена успела поведать о своем сомнительном плане и куда более сомнительном успехе генералиссимусу, Олег неожиданно объявился на Котельнической. Он только что прилетел из Женевы – еще не успели спустить трап его самолета, как Дружников уже запрашивал свою службу безопасности о новостях. В преддверии переворота он был осторожен и опаслив, как никогда. И сразу узнал о визите Лены. И тоже прислушался к интуиции, которая редко его подводила. Дружников немедленно поехал на квартиру к Анюте. Было двенадцать ночи по Московскому времени.

К Аделаидовым-Булавиновым он прибыл около половины первого. Без предупреждения. Юлия Карповна, выйдя к нему навстречу, о просьбе Лены даже и не вспомнила. Ведь на дворе стояла глубокая ночь, какие тут могут быть примирения и личные услуги! Дружников сходу, строго, но в рамках вежливости, допросил Анину маму.