Читать книгу - "Братья и сестры по оружию. Связные из будущего - Юрий Валин"

— Вот это большевистский подход, — ухмыльнулась Катя, извлекая из бездонного саквояжа помятую сигару, комочки шелковых чулок и кружевной пояс.

Пачечку бланков Катя обнаружила под аккуратно зашитой подкладкой саквояжа. Мандаты со страшной печатью МЧК, командировочные предписания Добрармии, потертые гражданские паспорта. Ну, Виктор Иванович, будь ты неладен, надежно захоронил. А ты, товарищ сержант, каким местом думала?! Ведь знала, что документы должны быть. Патроны считала? Ворона.

Шепотом матерясь, Катя спрятала документы от дождя. Соратники на запоздалую ругань предводительницы никак не реагировали. Оба завороженно уставились на кружевной поясок, повешенный на локоть мальчика.

— Э-э, это тоже пережитки, — Катя отобрала галантные вещички, закинула в саквояж. — Буржуйская роскошь будет публично уничтожена совместно с презренным металлом и окаянными казначейскими билетами.

— Хм, может, не нужно все изничтожать? — жалобно сказал Пашка. — Красиво ведь.

— Непременно будет уничтожено, — безжалостно заверила Катя. — Ничто не должно отвлекать массы от мировой революции. Вот глянет боец на такой ажурчик, и все — готов, разложился. Такое белье, товарищ Павел, пострашнее авиабомбы.

— Преувеличиваете, Екатерина Григорьевна. Бомба — жуткая штука, я под Екатеринодаром видел, как их с аэроплана швыряли. А от кружавчиков никому особого вреда нет.

— Уже развратился, — мрачно констатировала Катя. — Всё, забудь эту гадость. Делом займись.

Деньги считали под бричкой. Вернее, считал и делил Пашка, оказавшийся для идейного большевика удивительно подкованным в бухгалтерском деле. По крайней мере, примерный курс отношения между разномастными купюрами парень помнил наизусть.

— Ты на сколько кучек делишь? — рассеянно поинтересовалась Катя. — Меня, что ли, решил обделить?

— Как можно? — Пашка отслюнявил очередную купюру с разлапистым двуглавым орлом и гордо похлопал себя по колену. — Я-то при деньгах, Екатерина Григорьевна. При отступлении нежданно-негаданно получил премиальные. Так що обо мне не беспокойтесь. Вот золотые монеты нам труднее будет делить. Может, все Витке отдадим? Она совсем не дуреха, приберет на черный день, с пользой потратит. Сирота ведь, тяжко ей придется.

Девчонке для хранения десятка империалов ловкий Пашка соорудил мешочек-кисет. Повесили на шею, под одежду. Вита вяло поблагодарила — устала бедняжка и от внезапных поворотов в судьбе, и от бесконечного дождя. Прапорщик от денег категорически отказался. Катя настаивать и не думала, его благородие мальчик взрослый, пусть остатки гордости холит и лелеет.

В сумерках выбрались на дорогу. До монастыря оставалось верст двадцать.

* * *

— Мирно здесь. Благолепно, — сказал Пашка и судорожно зевнул.

Монастырь стоял на пологом холме над петляющей посреди широкой долины крошечной речушкой. Вплотную подступал к монастырю старый бор, ближние сосны нависали ветвями над горбами оплывшего вала. Монастырь выглядел руиной — невысокие полуосыпавшиеся стены, подслеповатые окошки жилых строений. Колокольня, правда, изящная, хотя и с полностью облезшей позолотой купола.

«Да, памятником архитектуры эту древность вряд ли объявят. Не успеют, сама развалится», — подумала Катя, передавая бинокль прапорщику.

Герман молча разглядывал обитель. Катя, на всякий случай, еще раз проверила подходы: лесная опушка чересчур близко подступает к воротам, зато со стороны реки подобраться к обители сложно. Дорога ведет по околице небольшого села, — живут небогато, хаты давно не белены. Мимо селян, понятно, незамеченными не проскочишь. Но чужих в селе вроде бы нет. Все спокойно. Коров уже выгнали на луг. Лениво побрехивает собака.

— Мирно живут, — сухо сказал Герман. — Едем?

— Лошадей ведем в поводу, — пробормотала Катя. — Лишнее оружие — в бричку. Пашка, карабином не тряси. Не будем пугать благочинную обитель раньше времени.

Вдоль сельца прошли не торопясь. Из-за плетней настороженно поглядывали редкие аборигены, молчали. Несмотря на ранний час, селяне были при деле. Из длинного строения на окраине доносился звон молотов. В такт ударам задумчивым басом похрюкивал лежащий в грязи кабан.

— Прямо Шаляпин, — тихонько сказал Пашка.

Прапорщик криво усмехнулся, остальные промолчали.

— Ну, вы этот похоронный вид оставьте, — приказала Катя. — Этак вас только на погост пустят. И то неохотно. Одичали совсем. Прот, я на твою помощь в переговорах надеюсь. И вообще, нечего мрачность нагонять. Вот сыпанут со стены из пулемета, мигом повеселеете.

Судя по осыпающимся кирпичам, пулемет на стену затаскивать никто бы не рискнул. Действительно, руины. Катя удержалась от желания сплюнуть в крапиву и шагнула к щелястым рассохшимся воротам. Осторожно грюкнула кованым кольцом.

— Кого бог послал спозаранку? Смиренно воззвать не можете? — немедленно поинтересовались изнутри надтреснутым старческим голосом.

— Путники, батюшка. Промокли, устали. Нам бы передохнуть да с матушкой игуменьей поговорить. Дело к ней есть. Мы без злого умысла явились. Не откроете ли, Христа ради? — Катя старалась не морщиться. Просить она жутко не любила.

— Откуда заявились, странники? — настороженно поинтересовался невидимый старикан. — Время нынче антихристово, паломников мало. Осквернел душой народ. Кто такие?

— Кто из Свято-Борисо-Глебской обители, кто мирские из города, — пояснил Прот тоненьким голосом. — Претерпели в пути. Имеем нужду слово сказать игуменье Виринее. Знать она меня должна, бывала у нас в обители. Известите матушку, смиренно просим, — мальчик звучно шмыгнул носом.

Со скрипом отворился лючок на уровне лица, мелькнул клок седой бороды, и на пришельцев уставился красный подслеповатый глаз. Оценил бричку, верховых лошадей, прапорщика в студенческой фуражке, с особенным подозрением оглядел Катю, ее перекрещенную ремнями грудь.

— Грех женщине в мундире ходить, стыдоба орудие смертоубийства таскать. Ишь вояка какая. Греха-то не боишься, видать?

— Насильнику любострастному девичью кротость являть еще больший грех, — огрызнулась Катя. — Времена ныне воистину антихристовы. Без оружья и носу из дома не высунешь. Пустишь душу облегчить, дедушка? Или рылом не вышли?

Прот поспешно сполз с брички, проковылял к воротам:

— Со смиреньем мы пришли. Вот крест, со смирением. Нельзя ль игуменье Виринее весть подать? Или сестру Соломонию позвать? Я с ними знаком, да и они меня помнить должны. Известите, сделайте милость. Прот Павлович — мое прозвище. До разорения в Борисо-Глебской обители обретался. Скажите, сделайте милость. Ведь немалый путь одолели, страшно нынче паломничать, того и гляди налетят душегубцы.

Ключарь еще раз с сомнением окинул взглядом отнюдь не выглядящую смиреной паломницей Катю:

— Сестра Соломония блаженно опочила еще зимой, на преподобного Макария[76]. Матушка Виринея хворает шибко. Я-то про вас извещу. Да вы ждите смиренно.