Читать книгу - "Риджийский гамбит. Интегрировать свет - Евгения Сафонова"

– О крайнем случае беспокоиться не стоит. – Лод сел на постели. – Амант имеет свойство восстанавливаться. Если у девушки ещё не было первого… удовольствия – куда быстрее, чем сидис и роборэ.

– Восстанавливаться? Хотя да, если он расходуется на… то, на что он расходуется… странно, если бы после первого раза никому и никогда больше не хотелось. – Научный интерес помогал не смущаться. Что ж, правильно: душевные и физические раны заживают далеко не так быстро, как растёт у среднестатистической юной представительницы женского пола желание очередного урока постельной гимнастики. Так что любовная энергия и правда должна возобновляться куда быстрее маны и здоровья. – А почему тогда невинность так важна?

– При её потере меняется тип энергии, наполняющей резерв. И для колдунов наибольшую ценность представляет именно тот, что дан девушкам при рождении. Он… как бы сказать… самый питательный. С магической точки зрения. – На переносице Лода прочертилась хмурая морщинка. – Ты уверена? Я вполне могу обойтись без этого.

Можешь, наверное. И крохотная часть меня сейчас хотела бы пойти на попятный, чтобы посмотреть на твою реакцию. Убедиться, что ты не планировал использовать меня в качестве подручного резервуара с энергией, который с радостью поделится этой энергией, если дёрнуть за нужные ниточки.

Но другая часть просто хочет тебе помочь. И мне самой важнее именно она.

– Я же не Криста, чтобы делать предложение прежде, чем думать. Раз говорю, значит, уверена. – Стянув с ног сапоги, я забралась на кровать с ногами. Сев поудобнее, протянула Лоду обе руки. – Бери.

Он тоже сел удобнее, ближе ко мне. Взял мои ладони в свои, сжимая их бережно, но крепко, и пальцы его просветило золотое сияние, окутав светлой дымкой наши соединённые руки.

Я не ощутила ничего, кроме того, как постепенно выравнивается сердцебиение, привычно сбившееся от его близости. И внезапного веселья.

Девушка отдаёт любимому мужчине свою любовную энергию. На кровати, в интимном полумраке. И всё абсолютно целомудренно.

Если б мне кто-нибудь такое сказал, я бы тоже посмеялась.

Когда колдовской свет померк, Лод опустил руки – и открыл глаза, заблестевшие живым блеском.

– Спасибо. Так гораздо лучше.

– Обращайся. – Я сложила ладони на коленях. – Всегда рада помочь.

Это не было пустой любезностью. В конце концов, эта энергия мне всё равно не пригодится. Не в ближайшее время. И кому ещё мне её отдавать, как не Лоду? Я ведь действительно рада была видеть, как его щёки покидает полотняная бледность.

Внезапная мысль заставила всю радость исчезнуть, как воздух из проколотого шарика.

Лод сразу заметил перемену моего настроения.

– Скажи, о чём ты думаешь.

– Ни о чём. – Я опустила взгляд. – Ерунда.

Никогда не любила раскрывать кому-то душу и мысли. Во всяком случае, те их части, которые делали тебя уязвимой.

И почему тогда ему, вот уже второй раз, мне действительно хочется сказать?

– Снезжана, я уже говорил: ты слишком многое держишь в себе. Скажи.

Я помолчала, считая стежки на одеяле. Мелкие, аккуратные штрихи, прочерченные белыми нитками.

Пять, десять, пятнадцать…

– Просто подумала… ты исцелил Фаника, а в моём мире он бы наверняка умер. Или остался калекой. А… моя мама – она ведь не мгновенно… не сразу, на месте…

Двадцать пять. Тридцать.

– Её довезли до больницы, и она уже там, в реанимации…

Сорок.

– И если бы в нашем мире была магия… такие целители, как ты…

Я замолчала, поняв, что мне срочно нужно пробежаться по степеням девятки. Но добралась только до пятой, когда Лод накрыл мою ладонь своей.

В этот раз – без необходимости.

– Магия тоже не всесильна. И убивает так же легко, как и лечит. Взамен неисцелимых ран у нас появились неисцелимые проклятия. – Другой ладонью он коснулся моего подбородка, заставив вскинуть голову. – Плачь, если хочешь.

Я замерла, почему-то чувствуя себя пойманным в ловушку зверьком.

Сейчас его близость дарила лишь чувство уюта. Тепла. И ничего больше. Наконец-то – правильно.

Почему тогда мысли всё равно путаются?..

– С чего ты взял, что я хочу плакать?

– Потому что я знаю тебя. Потому что за последнее время ты увидела слишком многое и прошла через то, через что не должна была проходить. Потому что ты ребёнок, который потерял всё, что у него было, и пока не приобрёл чего-либо стоящего взамен. И ты должна научиться плакать. Со слезами выходит боль, но ты никогда не даёшь ей выхода. Тем самым делая частью себя.

– Я не…

– Нет, ты ребёнок. – Даже сейчас он угадал, что именно я собираюсь возразить. – Да, в чём-то ты взрослее, чем все, кого я знаю. Зато в другом – маленькая девочка, которая слишком рано осталась одна. Ты привыкла всегда быть сильной, но теперь ты не одна и быть сильной нет нужды. Не всё время.

– Я не хочу привыкать к тому, что я не одна. – Я почувствовала улыбку, невольно кривящую мои губы. – Ты тоже уйдёшь из моей жизни. Рано или поздно. Как и все, кто у меня был.

– Это ты уйдёшь из моей. Потому что сама так решила. – Во взгляде Лода таяли осенние облака. – Сноуи, я не могу быть для тебя всем, чем ты хочешь. Союзником, учителем, другом, не больше. Но я никогда не предам тебя. И никогда не брошу наедине с твоей болью. Обещаю.

Опять эта треклятая «снежинка»! На язык уже просился раздражённый ответ – но тяжесть, весь вечер давившая на сердце, шевельнулась вновь, и почему-то в памяти разом всплыло всё: отец, навсегда закрывающий за собой дверь; предсмертная агония бабушки; комья глины на крышке маминого гроба; мертвенная пустота и тишина квартиры, отныне принадлежащей мне одной, а потом – Сашка, который выбрасывает мои вещи; Навиния, наблюдающая, как я умираю; Хьярта, заваленная трупами; изломанное тело Фаника; огненный меч Сусликовой; стеклянные глаза Весельчака; откровение-приговор Лода; мёртвый Артэйз; темницы дроу; отрубленная голова…

Я плохо помню, что было потом. Кажется, очки куда-то делись с носа, а я лежала, уткнувшись Лоду в плечо. И, наверное, впервые в жизни плакала, не таясь, не сдерживаясь. До боли в горле, до хрипоты: за маму, за утраченный дом, за невозможность любви, за все предательства, страдания и смерти. И мерзкий ком под рёбрами исчезал, выкашливаясь с жадными всхлипами, растворяясь в тепле рук, которые обнимали меня так крепко и бережно, и в нежности пальцев, легонько гладивших мои волосы.

А в какой-то момент боль ушла. Вся, совсем. И прежде, чем утонуть в мягкой сонной темноте, я успела подумать, что Лод, как всегда, был прав.

И что я успела начисто забыть, как хорошо засыпается в чьих-то объятиях.