Читать книгу - "Золотое снадобье - С. И. Гроув"

20 февраля 1881 года

Я цеплялась за кусок мачты «Пустельги», а кругом вздымались волны, усеянные обломками корабля. В небе царила все та же непроглядная темень, однако завывание лютотравов утихло, и я расслышала далекий голос, звавший меня по имени:

– Минна! Минна!..

Это подавал весть мой муж. Я закричала в ответ так громко, как только могла, невзирая на боль в горле, раздраженном соленой морской водой. Спустя некоторое время он услышал меня.

– Где ты? – крикнул он. – Подай голос, я к тебе поплыву!

Я выкрикивала его имя, кашляя и хрипя. Наконец мне показалось, что ярость волн немного улеглась, и вот уже я рассмотрела кусок дерева, двигавшийся в мою сторону. Это был целый щит, выломанный из палубы. Бронсон стоял на коленях и греб обломком доски. Он осторожно вытащил меня из воды на импровизированный плот, где мы с ним и повалились друг дружке в объятия, совершенно выбившись из сил.

Впрочем, мы недолго радовались спасению. Как-никак, мы остались совершенно одни посреди бескрайней водной пустыни. Я бы, наверное, заплакала от отчаяния, но мое тело и разум были предельно утомлены. Я не то уснула, не то лишилась чувств, не то просто поплыла в бесконечной пустоте полночного океана…

Когда же я вновь начала осознавать кругом себя мир, первое, что почувствовала, – объятия Бронсона. Волны вокруг нас успокоились настолько, насколько это вообще возможно в открытом море, а небо понемногу светлело. Только тогда я сообразила, что меня потревожили человеческие голоса, и принялась расталкивать Бронсона.

Мы с ним разом обернулись навстречу подходившему судну. Размерами оно походило на погибшую «Пустельгу», носовая же фигура изображала русалку с руками, вытянутыми вперед; она держала в ладонях птичку. «Гнездышко», гласило название, начертанное изящными белыми буквами. Корабль медленно приближался, двое матросов уже сбросили через борт веревочную лестницу. На несколько мгновений я даже усомнилась в реальности происходившего. Такого везения не бывает!

Учитывая название судна, его знакомый облик и оснащение, а также громкие выкрики на английском языке, мы с Бронсоном успели решить, что оно шло с Нового Запада. И в самом деле, капитан Рен, встретивший нас на палубе, подтвердил, что они отплыли из небольшого порта в Северном Мэне; его наименование ничего нам не сказало. Капитан оказался человеком исключительно высокого роста, как, впрочем, и все его моряки. Пронзительный взгляд голубых глаз определенно свидетельствовал и об авторитете капитана, и об участии по отношению к нам в нашей беде.

Он немедленно пригласил нас в свою каюту, где предложил сухое платье и по бокалу согревающего вина. Капитан любезно дал нам время умыться и собраться с мыслями.

– Как только вы в достаточной мере оправитесь, я сочту своим долгом ознакомиться с обстоятельствами несчастья, постигшего ваш корабль, – проговорил он официальным, даже чопорным тоном: немалая редкость для морского капитана. – Впрочем, я понимаю, что сейчас вы совершенно без сил. Прошу вас, отдохните пока. Когда же будете готовы, разыщите меня на палубе.

Мы с мужем тепло поблагодарили его за доброту и не замедлили воспользоваться великодушием капитана.

…Бронсон часто говорил потом, что я обманулась так же, как и он сам, потому-то и не подметили ничего странного в том, что касалось капитана Рена и его экипажа. Муж полагает, что мы были весьма не в себе после трагической гибели «Пустельги» и ночи, проведенной на утлом плоту; где уж тут проявлять наблюдательность, не говоря о бдительной настороженности! Тем не менее я настаиваю, что моя память ничем не замутнена; более того, берусь утверждать – еще в первые секунды в каюте капитана Рена… нет, даже когда он только приветствовал нас на палубе «Гнездышка»! – я заподозрила, что он не тот, за кого себя выдает.

Взять хоть одежду, которой он нас снабдил. Слишком уж хорошо она была сшита. Думайте что хотите, но в ней мне сразу стало как-то не по себе. Изысканная работа, тонкая ткань… Я уже упоминала, что Рен и его люди – высоченные как на подбор. И еще – у них невероятно ровные и белые зубы. Таких здоровых и ухоженных моряков попросту не существует. Убранство каюты капитана Рена тоже весьма мало напоминало судовое жилище капитана Гиббонса. Трудно даже объяснить, что в ней было не так, но половина вещей казалась совершенно новенькой, ни разу не использованной… а другую половину, наоборот, словно закупили в лавочке старинных диковин. Вытираясь полотенцем, я заметила на столе несколько морских карт. Иные были напечатаны на бумаге удивительной белизны: я такой, право, ни разу не видела. В то же время увеличительная лупа – бостонской, кстати, работы, в точности как принадлежавшая капитану Гиббонсу – выглядела так, словно ею пользовались не первый век. Деревянная ручка растрескалась и почернела: ни дать ни взять пересекала Атлантику в тысяча первый раз. Теперь-то, задним числом, все это более чем очевидно. А тогда я только понимала, что в каюте капитана Рена мне очень не по себе. Что-то определенно было неправильно, но что?..