Читать книгу - "Дама Тулуза - Елена Хаецкая"

– Домна Гвоздика, проникновенная!

– Домна Сарацинский Перчик, злейшая!

– Домна Великолепный Кардамон, обольстительная!

И так далее.

А последняя домна – нарочно, чтобы эн Гастона с толку сбить, – протянула ему для поцелуя руку, ничем не приправленную. И когда приложился к ней эн Гастон губами, то сразу понял, какое здесь задумано коварство. Но и тут не оплошал эн Гастон и, поцеловав эту ручку, вскричал от всей души:

– А вот сия пряность – наисладчайшая, ибо именуется она Прекрасная Дама!

И был эн Гастон увенчан дамами как самый находчивый и куртуазный сеньор.

В таких забавах, ничем более не омрачаемых, проходило время, и лишь под вечер эн Рожьер вновь озаботился мыслями об аббате Гугоне. Тот находился в подвале, накрепко запертый, но отнюдь не безопасный. С аббатом надлежало как-то поступать. Вот уж эн Рожьер разоблачился, оставшись в одной рубахе, вот уж упал он в кровать, потревожив спящих там эн Гастона и его брата Монкада, а сон все не идет. Долго лежит эн Рожьер, рассеянно глядя в стену. А в подвале на тюфяке, хрустя соломой, так же без сна ворочается разъяренный аббат.

В конце концов так сказал эн Рожьер самому себе:

– Клянусь шляпой Господней! Завтра же я разберусь с этими канальями по-своему!

И приняв такое благое решение, эн Рожьер наконец спокойно заснул.

* * *

Что ни день – все более уверенно вступает в свои права щедрое, горячее лето. И для всякой твари, для каждого уголка веселой земли Ок нашлись у этого славного сеньора и особый подарок, и особенная ласка: для реки Арьеж – сверканье солнечных бликов, для зеленой травы и густолиственных деревьев – теплые дожди, для города Фуа – яркое синее небо, под которым так весело ведется торговля, и даже для аббатства Сен-Волюзьен кое-что сыскалось.

Невеселое настало время для обители – чего никак не скажешь о Рожьере де Фуа и его друге-беарнце эн Гастоне. Ибо именно эти два господина занимались правильной осадой монастыря. Потеха выходила тем более веселой, что ни осаждающие, ни осажденные не огорчали себя пролитием крови, и, обладая всеми несомненными радостями войны, кампания сия не представляла ни малейшей опасности для жизни. И потому многие из горожан с удовольствием присоединились к достойным сеньорам и умножили таким образом их армию.

Лишь один человек пал жертвой военных действий; собственно, его пленение и ознаменовало собою открытие баталии. Это был аббат Гугон. Он попрежнему томился в подвале по соседству с винными бочками, где мог воочию убедиться в том, что эн Рожьер де Фуа не имел обыкновения отказывать себе в питейных радостях – ибо ежедневно кто-нибудь из слуг спускался туда, дабы наполнить вином объемистый сосуд.

В аббатстве поначалу не слишком встревожились, когда отец Гугон не возвратился под благочестивую сень: немалое количество дел могло задержать нового аббата у его паствы – дерзкой, заносчивой и еретичной. Однако ж никому и в голову прийти не могло, что дела повернутся именно таким плачевным образом. На второй день пленения аббата Гугона решил эн Рожьер, что настала самая пора отправиться в обитель и там вступить с монахами в переговоры, дав им те объяснения, которые он, эн Рожьер де Фуа, сочтет нужными.

С этим намерением и прибыл он в монастырь, взяв с собой только очень скромную свиту.

Навстречу эн Рожьеру вышел эконом, отец Анселин – они с сеньором де Фуа были давние знакомцы. Сложил на животе крупные руки, хмуро на эн Рожьера уставился. Осведомился о делах, похвалил щедрый дар эн Рожьера каркассонскому кафедралу, также намекнув при этом на ветхость убранства большой старинной церкви аббатства. На это у эн Рожьера был припасен ответный намек: мол, при прежнем аббате, покойном Понсе Амьеле, подобные пожертвования текли неиссякаемой рекой, однако ж братия собственными руками воздвигла, можно сказать, преграду на пути столь изобильного потока.

Тут отец эконом взволновался не на шутку, ибо усмотрел в словах эн Рожьера неприкрытую угрозу. А эн Рожьер вдруг сделался холоден и как бы неприступен. И молвил, отбросив всякие церемонии:

– Этого хама и невежу, вашего нового аббата, я велел посадить на цепь, в подвал – пусть себе гавкает. И знайте, что всем вам крепко не поздоровится, коли не изберете себе иного аббата – такого, чтобы во всем походил на Понса Амьеля, а в терпимости к вере катарской и превосходил его.

Услышав такие речи, отец эконом ужасно рассвирепел и принялся стращать эн Рожьера карами небесными и стражей монастырской, на что эн Рожьер только посмеялся. И дав монахам три дня на раздумья, дабы опомнились и решились на перевыборы, эн Рожьер удалился.

Но вот минули и эти три дня, а монахи стояли на своем и даже прислали в замок молодого брата с письмом, в котором содержалось требование немедленно освободить аббата Гугона и впредь не вторгаться в дела, непосудные светской власти.

После такого открытого вызова эн Рожьер раздумывал и колебался недолго и вскорости принял новое решение, а эн Гастон, усмотрев в происходящем немало потешного, горячо поддержал эн Рожьера в его намерении.

Так и вышло, что монастырская братия оказалась отрезанной от всего прочего христианского мира, а сам монастырь превратился в подобие острова, окруженного со всех сторон опасным и во всех отношениях бесплодным житейским морем.

Осада велась следующим образом. Часть армии под предводительством эн Гастона блокировала доступ к монастырю со стороны западных ворот, обращенных к городу Фуа. Два конных разъезда, выслеживая возможного врага, постоянно бродили по окрестностям, то и дело немилосердно преследуя крепеньких, пышущих здоровьем крестьянских девок, которые во множестве попадались на пути. С востока дорогу, ведущую к монастырю, неустанно стерег Гийом де Монкад. А эн Рожьер де Фуа то и дело предпринимал решительные штурмы монастырских стен, для чего в сопровождении трубача приближался к ним вплотную, громким ревом трубы вызывал отца эконома и вступал с ним в длительные пререкательства.

Жаль, не всякую музыку возможно записать, и оттого стоило бы, конечно, постоять за плечом у эн Рожьера да послушать, какие тенсоны исполняли они с отцом экономом! Ведь и трубач не всякий раз оставался в стороне от их беседы. Напротив, он то и дело вступал в нее и поддерживал своего господина со всевозможным усердием.

– Как ты дерзнул, богохульник, посягнуть на самого Господа! – кричал эконом, раздувая грудь и краснея от гнева.

– Отнюдь не на Господа я посягнул, но всего лишь на дурака Гугона, набитого болвана, ханжу и лицемера! – отвечал эн Рожьер.

А трубач вторил оглушительным:

– Бу-у! Бу-бу-у-у!..

– По твоей милости многие братья уже слегли в болезни!

– Поверь, я искренне скорблю о них!

– У-у-у! Бу-у-у!

– И знай, что у нас заканчиваются припасы! Выдержать же лютый голод не всякому под силу!

– Так избавьте себя от ненужных страданий! Изберите другого аббата!