Читать книгу - "Легенда о Людовике - Юлия Остапенко"

Сделав шесть шагов по пустой комнате, она остановилась и протянула руку.

«Пора кормить Шарло» — это был тайный знак, которым Плесси давала ей знать о том, что прибыли срочные вести.

Плесси протянула ей маленький запечатанный листок. Бланка взглянула на печать и сломала ее. Затем развернула послание.

— Мадам… — маленькая дю Плесси говорила одними губами, беззвучным шепотом, который обе они разбирали так же ясно, как и громкую речь. — Что случилось, мадам? Все в порядке?

— Где Луи? — спросила Бланка, сминая письмо. Руки ее чуть подрагивали, и она стиснула их крепче, так, что бумага вонзилась в нежную, не знавшую мозолей кожу.

— Наверху, в своих комнатах, с братом Жоффруа. Когда я оставила их, брат читал проповедь… Что-то не так, мадам?

— Нет. Все хорошо. Кто-то видел, как вы получали это письмо?

— Нет.

— Хорошо. Я не стану сейчас кормить Шарло сама, позовите одну из кормилиц… Матильду… нет, лучше Крисси. Она, как мне кажется, здоровее, и Шарло ее больше любит.

— Но у Матильды больше грудь, мадам, и мэтр Молье говорит…

— Вы слышали, что я сказала, Жанна?

— Да, ваше величество…

— Так не спорьте. И проследите, чтобы Луи не покидал сегодня своей комнаты. Скажите, чтоб ждал меня, скажите, я приду, как только смогу. А теперь идите. Идите же, ну.

Плесси вышла, в тревоге оглядываясь на свою королеву. А та осталась стоять в прихожей, дергая уголки смятого листка бумаги и глядя своей доверенной даме вслед, пока та не скрылась из виду. Оставшись одна, Бланка подошла к камину, горевшему у противоположной стены (обычно зимой в Монлери его не топили, экономя дрова, но с приездом королевского семейства заведенный порядок был нарушен), и бросила письмо в огонь. Она стояла, глядя, как сгорающая бумага трепещет и бьется о каминную решетку, пока не осталась одна зола. И лишь тогда Бланка тяжело опустилась на скамью у камина, чувствуя, как тепло огня согревает онемевшие ноги. Отечность после родов так до конца и не прошла, ноги по-прежнему часто болели, особенно в такую сырую погоду, как та, что стояла в Шампани ранней весной. Бланка прикрыла глаза. Быть может, она поступила неправильно, не пойдя сейчас к Шарло и не приложив его жадный маленький ротик к своей груди. Обычно это успокаивало ее. Но он был самым шумным, крикливым и капризным из всех детей, которых она когда-либо вынашивала; он непременно стал бы вредничать и целиком завладел бы ее вниманием, а именно сейчас она должна была как следует поразмыслить. У нее было не более получаса на это, пока де Рамболь думает, будто она кормит своего сына.

А ей тем временем вновь предстоит придумать, как спасти себя и своих детей — ни больше, ни меньше.

Эти полчаса были, быть может, самыми длинными в жизни Бланки Кастильской. Когда они истекли, она встала, оправила складки на платье и локон смолянисто-черных волос, аккуратно уложенный вокруг лба, вслед за чем вернулась в приемный покой и спокойной улыбкой поприветствовала мужчин, вставших при ее появлении. Что ж, они не съели друг друга в ее отсутствие — она восприняла это как знак свыше.

— Мессир де Рамболь, — сказала Бланка, не садясь, и тон ее голоса, ровный и непреклонный, настолько не походил на прежнюю ледяную язвительность и насмешливую, нарочитую учтивость, что архиепископ Тулузский мигом вытянулся и насторожился, чутко уловив перелом в аудиенции. Он не был глупцом, о нет, — иначе его не прислали бы сюда. Бланка продолжала: — Обдумав претензии благородных пэров, я сочла их отчасти оправданными.

— Мадам! — потрясенно воскликнул Тибо, а архиепископ разинул рот и ту же захлопнул его, но Бланка даже не дрогнула.

— Однако благородные пэры не могут не понимать, что я не в состоянии выполнить их требования немедленно и беспрекословно, не уронив тем своего достоинства. Посему я прошу дать мне… — Она смолкла, словно бы в нерешительности, и опустила глаза, как будто гадая, сколь долгий срок может выторговать. — Дать мне четыре недели от сего дня, дабы без неуместной поспешности подготовиться к возвращению в Париж.

— Ваше величество, — неуверенно начал де Рамболь, явно настороженный такой внезапной и полной капитуляцией, — я боюсь, что…

— Я готова выразить пэрам мою признательность за понимание и снисхождение, проявленные к королеве-матери, в той мере, какую позволит сфера моего влияния. Заверьте моего любезного свояка Филиппа Булонского, что он получит замки Мортен и Лильбонн, а также оммаж графства Сен-Поль. Граф Тулузский, я полагаю, может рассчитывать, что его тяжба с маркизом де Кюссо о владении городом Калье будет рассмотрена немедля по возвращении короля в Париж, и с исключительным благожеланием по отношению к графу Тулузскому. А вы, мессир де Рамболь… у вас ведь есть племянник, если я не ошибаюсь, юный Анри, проявляющий истовое рвение к современной науке? Как думаете, пожелает ли он стать магистром Парижского университета на кафедре медицины?

Она швыряла ему посулы и обещания резко, как оплеухи, и ясно видела, что архиепископ ошарашен ими ничуть не менее, чем был бы ошарашен оплеухами. Он не верил ей и судорожно искал подвох — но не был готов к нему, потому не мог скрыть замешательства и отвергнуть предложение королевы немедля. Тем более что много ли она просила взамен? Всего лишь отсрочку. Если дела и вправду обстояли так, как описывало только что сожженное ею письмо, то любая отсрочка теперь ничего не меняла, и де Рамболь это знал.

— Мадам, вы предлагаете мне подкуп? — пробормотал наконец епископ, неуверенно скосив глаз на Тибо Шампанского, в потрясении глядевшего на Бланку, лишь полчаса назад готовую скорее лечь костьми, чем сдаться на милость пэров.

— Подкуп? Вы вынуждаете меня осквернять дом, принявший короля, повторяя подобные слова, мессир. Я говорю лишь о признательности за снисхождение, проявленное к загнанной в угол женщине, — Бланка сверкнула своими жгучими черными очами кастильянки, позволив гневному отчаянию на краткий миг отразиться в ее лице. — Быть может, я не слишком умна для регентства, мессир, но не настолько глупа, чтобы не сознавать, что снисхождение к слабым женщинам, как и все прочее в нашем греховном мире, имеет цену.

Лицо епископа стало еще нерешительнее, и Бланка поняла, что он на грани того, чтобы принять ее предложение. О Пресвятая Дева, только пусть Тибо сейчас не раскрывает рта… Бланка молчала мгновение, потом шагнула вперед и опустилась перед прелатом на одно колено.

— Благословите, святой отец, — прошептала она со смертельной усталостью, которую ей даже не понадобилось играть. Ах, как славно было дать выход смятению и горю, державшим ее в плену вот уже долгие месяцы, как славно было ощутить на темени сухощавую руку епископа и услышать, как он бормочет над ее склоненным челом слова канонического благословения. Когда он смолк, Бланка порывисто схватила его руку и прижалась губами к епископскому перстню.

— Господь поможет вам, дитя, — растроганно проговорил де Рамболь, и Бланка поднялась с колен.

Тибо смотрел на них в полном молчании. Слава Богу, от потрясения он лишился языка.