Читать книгу - "Птицелов - Юлия Остапенко"

Он подстелил плащ на старые мешки и уснул сидя. Несколько раз просыпался с полной уверенностью, что надо немедленно мчаться в Мекмиллен и предупредить Марвина, но мгновенно понимал, что времени на это нет, и снова засыпал со спокойствием обречённого. Ему снилась Ив и сын, которого у них никогда не было, и во сне у этого сына были глаза девушки, которую он знал под именем Рысь, а Ив обволакивал запах свежего кофе. Когда Лукас проснулся, его лицо было мокрым. Он решил, что это пот, и тщательно отёр его, а потом снова уснул.

Хозяин разбудил его следующим утром и с восторгом принял кошелёк в уплату за ночлег. Лукас хлопнул его по плечу и пожелал дальнейшей удачи в исполнении воли Единого, а потом отправился к Священному Кругу.

День был просто изумителен, город кипел от восторга и предвкушения, и кровь на плитах мостовой ничуть не омрачала этой радости — скорее, придавала ей оттенок буйного, свирепого веселья. Лукас искренне пожалел, что Марвина здесь нет — такая атмосфера ему наверняка пришлась бы по душе. Женщины деловито развешивали на ставнях побеги молодых ветвей и разноцветные ленты, мужчины песнями славили Единого и короля, и многие из них потрясали топорами в знак весомости своих слов. Вчерашнее волнение было быстро подавлено и только укрепило всех в уверенности, что ныне свершится нечто великое. Патрулей стало ещё больше, но и их люди встречали восхвалениями Единого, и рыцари отвечали им тем же. Город чувствовал, что вступает в новый день, и приветствовал его, без малейших сомнений проносясь над телами погибших вчера. Недовольство мешалось с предвкушением, недоверие — с надеждой.

«Господи, — подумал Лукас, — какую никчемную жизнь я прожил».

У входа в амфитеатр Священного Круга ему пришлось задержаться. Он не мог использовать свой пропуск — его сразу бы схватили. Поэтому пришлось оглушить одного из горожан, топтавшегося поближе к тёмному переулку. Во всеобщей суматохе и толчее этого никто не заметил, а если и так, то не удивился — подобное сегодня случалось повсюду. Каждому хотелось полюбоваться на королеву-регентшу и нового короля, услышать, как узаконят их права, и в высших кругах Хандл-Тера снова воцарится справедливость — а коль она есть там, наверху, так, может, и до нас когда дойдёт? Об этом говорили все, и Лукас внезапно понял, чего собирается их лишить, но не ощутил угрызений совести. С чего бы? Он ведь и прежде никогда их не ощущал.

Амфитеатр был забит до отказа, несмотря на то, что по меньшей мере сотня патрицианцев следила за входами и выходами, строжайше проверяя пропуска и отнимая любое оружие, которое пытались пронести зрители. Повторения вчерашней сцены у храма Первопрестола можно было не опасаться — страх народа перед Священным Кругом был столь же силён, как и благоговение, гнавшее сюда всю эту дикую толпу в тёплый весенний день. Лукас безропотно отдал обыскавшему его стражнику меч и кинжал и занял место в средних рядах, хотя ему и пришлось по дороге свернуть несколько шей. Впрочем, будь народ внутри настроен так же, как снаружи, ему бы и это не удалось. Но вблизи Круга люди значительно присмирели, и всего за четверть часа Лукас протолкался наконец на место, с которого всё было видно как на ладони.

Священный Круг, до блеска отполированный и сиявший под открытым небом, пустовал. Солнечные лучи ярко сверкали на поверхности святой воды. К Кругу вело четыре дорожки, высыпанные белым гравием, и в конце одной из них высилась арка, увитая плющом — символом дома Артенитов. Через эту арку войдёт королева, держа на руках своего венценосного племянника. Первые ряды амфитеатра, предназначенные для членов магистрата и представителей обоих Советов, пока были пусты, но вскоре тоже начали заполняться людьми, неторопливо и чопорно рассаживающимися по своим местам. Только королевская ложа пустовала, но её тоже увили плющом, и народ воспринял это как добрый знак. Среди патрицианцев Лукас увидел Дерека, хотя и не сразу его узнал — он выглядел таким же умиротворённо-бесстрастным, как и его братья по ордену, и походил на каждого из них, будто близнец.

С появлением знати гул в верхних рядах понемногу стихал, напряжение нарастало, и, когда солнце достигло зенита, толпу охватило почти полное молчание.

— Ох, — тихо выдохнула празднично разодетая горожанка, сидевшая слева от Лукаса, — как она прекрасна!

Лукас взглянул вниз и увидел у арки Ольвен. Патрицианцы постарались на славу. Лукас не знал, что за епитимью она исполняла, но вид у неё был измождённый и одухотворённый одновременно. Она шла босая, являя смирение — регентша, но не королева, — тогда как крохотные ножки короля-младенца на её руках были обуты в бархатные башмачки. На Ольвен было простое прямое платье цветов Артенитов, волосы, как положено вдове, распущены по плечам. Под благоговейный вздох толпы она подошла к мраморной плите и ступила в Священный Круг. Потом она долго и многословно клялась в преданности Единому и его законному ставленнику в Хандл-Тере, а люди вокруг Лукаса молились вслух и плакали, призывая на неё все возможные благословения. Когда Ольвен отпила из чаши святой воды, почётный круг рыцарей-патрицианцев могуче грянул священный гимн, а толпа завопила от восторга. Ольвен испила святой воды, и Священный Круг не свалил её замертво, стало быть, власть по-прежнему свято блюдёт волю Божию. Долго ли это ещё будет так важно для них, думал Лукас, если уже сейчас они боятся признаваться вслух, что им случалось усомниться в этом?..

Радостное буйство, к которому присоединились и вопли из-за внешней стены — слух о том, что регентша прошла испытание Круга, мгновенно донёсся до ожидавших снаружи, — длилось несколько минут, а затем началась долгая и утомительная череда ритуалов, закрепляющих за Ольвен права регента. Лукас не смотрел на неё, взглядом выискивая наиболее надёжный путь вниз. Он не очень удачно сел: ложи магистрата находились прямо под ним, и было очень трудно пробраться вниз, оставшись незамеченным — тем более что Дерек наверняка ждёт от него подобной выходки. Впрочем, яда в святой воде нет — он в этом только что убедился. А ведь жаль… Лукас не успел довести мысль до конца.

— …и если среди вас, собравшихся в этот счастливый день, есть тот, кто желает присягнуть либо свидетельствовать, то пусть сделает это ныне, с благоволения Единого!

Вслед за этими словами, обязательно произносившимися после каждого официального свидетельства в Круге, установилась гробовая тишина. После всеобщего гвалта она оглушала, и Лукас почувствовал, будто всё происходящее — сон, от которого он когда-то решил не просыпаться… раз и навсегда решил. А решений своих он не менял.

— Я хочу свидетельствовать перед Единым!

Он никогда не кричал так громко, и ему заложило уши от собственно крика. Горожанка, сидевшая рядом с ним, шарахнулась и что-то прошептала — он не слышал, что, но на её лице читалось восхищение. Патрицианец-распорядитель пристально посмотрел в его сторону. Похоже, он был предупреждён. После мимолётного колебания его рука взметнулась вперёд и вверх.

— Так спустишь же и свидетельствуй, человек! — провозгласил он, и в следующее мгновение десятки рук подхватили Лукаса и понесли над людским морем вниз, держа крепко и бережно, не давая ни шелохнуться, ни упасть. И на долю мгновения, ощущая тысячи прикосновений, сменявшихся ежесекундно, и глядя, как стремительно приближается блестящая каменная плита, Лукас ощутил такой ужас, какого никогда прежде не ведал. Он не мог остановиться и не мог погибнуть — это было не в воле Лукаса, а в воле того, кто сейчас нёс его тысячей человеческих рук, нёс навстречу его собственному выбору… если только это действительно был его выбор.