Читать книгу - "Никому и никогда - Loafer83"

— Колдовство, как в сказке. А в сказке кто-то должен умереть, чтобы жили другие.

— Это в жизни так — должны умереть многие, чтобы жили оставшиеся, — заметил он. — У тебя опять сережки горят.

— А, черные идут, — равнодушно пожала плечами Аврора.

Они всегда появлялись неожиданно, как чертик из табакерки, но это была не детская игрушка. Красивая шкатулка, стоявшая в шкафу в кабинете отца, долгое время притягивала маленькую Аврору, а злые родители все не давали посмотреть, ничего не объясняя. Когда она сообразила, как дотащить табуретку и сколько книг надо поставить, ей было больше четырех лет. Она запомнила это очень хорошо, до мельчайших подробностей. Родители ругались на кухне, а девочка лезла к цели. Шкатулка не открывалась и завораживала красочными и непонятными узорами. Детские пальчики быстрее толстых взрослых находят нужную кнопку, и пружина распрямилась. Аврора рухнула вниз, сильно ударившись головой о косяк, а от вылетевшего навстречу злобного черта она заикалась еще долгих шесть лет. Мама таскала ее по врачам, ее кололи, поили, пичкали таблетками, но заикание прошло само, тогда же и закончились сказки. В десять лет она была слишком серьезной и научилась не доверять взрослым. Патрули черных выскакивали из ниоткуда, по всему городу, в метро, да где угодно установили пружины, и патрули ждали своего часа.

Черными их назвала Настя. Она первая слишком близко столкнулась с ними, попав на незаконный допрос, когда патруль выхватил ее на улице и потащил в ближайший опорный пункт движения «Правая воля». На каждой улице был как минимум один такой опорный пункт, именовавшийся филиалом или отделением по работе с гражданами. Настя оказалась крепкой, сумела пересилить страх и притвориться полной дурой, поэтому ее отпустили. Но она сумела рассмотреть их, точно определить признаки: черный блеск в глазах, искривленная в затаенной ненависти ко всем лицо, широкая, слегка услужливая улыбка и поток лестных и пустых речей, просьб и увещеваний, за которыми тут же начинались побои и «разрешенные» пытки, которые приравнивали к домашнему насилию, и никто этим не занимался. Сергей после этого купил ей билет и буквально силой усадил в самолет. Настя спорила, не хотела бросать дело, считая себя предательницей. И это была неправда, дело двигалось, и она сделала все, что могла, что от нее требовалось. После этого случая к Авроре и Игорю Николаевичу пришла Лана, заставив надеть амулеты, ей достались сережки с агатом, самые простые гвоздики, но камень был большой, и Авроре они шли. Игорь Николаевич долго сопротивлялся, пока жена не пожаловалась, что к ней пристают патрули, выспрашивают про него. Странно, но после того, как он стал носить простенький амулет, от его семьи отстали.

Патруль проявился из тени. Их было обычно трое, разницы не было два парня и девушка или наоборот. Девушки казались приветливыми на вид, но при внимательном взгляде оказывались некрасивыми, с плохо скрываемой порочностью и ненавистью в лице. Парни в основном походили на начинающих быков, такие же перекаченные, с зачатками ожирения и жирной тупостью во взгляде. Патруль остановился перед ними, вглядываясь в лицо Авроры, Игоря Николаевича они будто бы вовсе не видели. Две девушки, очень похожие между собой, не то, ни се, как называла их Аврора, буравили ее взглядом, но натыкались на невидимую стену, не решаясь подойти ближе и схватить за руку. Парень сально смотрел на нее, она видела, как подрагивают его ноздри от возбуждения, как он пялится на ее раскрасневшиеся губы, дыша чаще, когда она нарочно приоткрывает рот. В пальцах заныло, появилось приятное жжение. Она нахмурилась, опять перчатки прожгла, но как же хочется вдарить по этим мордам, выжечь их тупые мозги.

Проехала полицейская машина, и патруль исчез, как исчезли и все другие звуки. Они почти подошли к скверу, рукой подать до Пушкинской, а на улице ни души и жуткая тишина, а ведь нет еще и десяти вечера.

— Черт, опять перчатки испортила, — Она показала прожженные на пальцах перчатки. Из-под ногтей еще вырывалось красно-желтое пламя. Она достала из сумочки тонкую сигарету и прикурила от левого указательного пальца. — Буду так ходить, а то всю зарплату на перчатки спущу.

— Если бы я этого сам не видел, то отправил тебя в психушку. А так надо бы самому сходить, — покачал он головой. — Чтобы это ни было, но тебе не стоит светиться.

— Знаю. Я и так стараюсь, перчатки ерунда. Я недавно дома психовала, так чуть кота не сожгла, попал под удар. Теперь он меня уважает, по имени отчеству называет.

— Это как это?

— А вот так: «Мяу Мяумовна», — она точно передала интонации кота, громко расхохотавшись. Бульвар зазвенел, и стало совсем жутко. — И вот куда люди делись? Попрятались, трусы. Они же тоже их видят и боятся, но думать не хотят, что так черные все и захватят, как тогда они жить будут?

— Так и будут. А ты думаешь, что такие черные первый раз приходят? — он грустно усмехнулся. — Имеется опыт, родовой или, если хочешь, генетический код терпилы.

— Игорь Николаевич, вот от вас не ожидала, что скатитесь на такой жаргон. Ай-яй-яй.

— Так дочка нас всех называет. Что ж, она права, вот только никому еще эта правота счастья не принесла.

— Да черт с ним со счастьем, — Аврора докурила и выбросила окурок в урну. Слепив снежок, она в одно мгновение растопила его в воздухе солнечным лучом, вырвавшимся из пальцев левой руки. Снежок упал на землю горячими брызгами, искрящимися в свете уличных фонарей и одиноких гирлянд. — Тошно так жить. Вот и праздник уже не праздник, а сплошное мучение. Не нужно это счастье, человеком бы остаться, не опуститься. К нам сегодня еще партию привезли, уже не знаю, куда всех класть, а все везут и везут. И ведь сумасшедшие, а не совсем, правильно все говорят, но от знания своего прячутся, сами себе болезнь создают. Творцы безумия, почти боги.

Она вздохнула и спрятала руки в карманы. Игорь Николаевич взял ее под руку и повел на площадь. Яркая, празднично украшенная, ледяными статуями, каруселями и большими качелями для четырех-пяти взрослых, пустые киоски, глупо мерцающий поздравительными роликами огромный экран и одинокие гирлянды, мигающие невпопад, словно желая сгореть, исчезнуть в этой пустоте. Тверская без машин, без людей, если бы еще и не было домов, то она подумала бы, что точно двинулась. Схему лечения для себя она уже составила, написав в виде завещания и передав коллеге. Интересно, как ему сейчас одному в ночной смене, она сбежала, бросив все на него.