Читать книгу - "Бессмертный избранный - София Андреевич"

— Мы не уйдем, — снова начинает она. — Мы не уйдем, пока Шин не будет отбит.

Я злюсь, и голос мой звучит резче:

— Ну, тогда отец заберет вас силой. Как только твой друг-воин привезет Цилиолиса, вам придется загрузиться в повозку и уехать. Вам не позволят остаться здесь. Отец намерен увезти Инетис в Асму, и он это сделает.

— Серпетис, мы не уйдем отсюда, так хочет Инетис, так хочет избранный, так хотим мы с Цилиолисом! — На глазах ее выступают слезы, и она смахивает их рукой так резко, что чуть не залезает пальцами в глаза. — Ты разве не понимаешь? Родится ребенок, и нам придется уйти из Асморанты, и это значит, что мы можем больше никогда не увидеть ни Шинироса, ни Цветущей долины! И Цилиолис потеряет Глею, а я… — она спотыкается на слове, но снова продолжает, — тебя…

Я молчу так долго, что она уже не может больше отводить взгляда и все-таки смотрит на меня. Увидев выражение моего лица, Унна закусывает губу и отворачивается к Инетис, без надобности щупая ее лоб и поправляя волосы.

— Прости, я не хотела тебя расстроить, и… — начинает она и замолкает, а я все думаю о том, что она сказала, и мысли мои похожи на солнечные блики на мутной воде Шиниру.

И я не расстроен. Я далеко не расстроен, но признаваться ей в этом не я стану. В моей голове — вихрь мыслей, в груди — водоворот чувств, в крови — раскаленное железо желания. Она сказала мне о том, о чем я не знал, но догадывался — открыто, честно, глаза в глаза… совсем так та Унна из ночного морока. И мое тело отзывается на ее откровенность так же, как и тогда.

Это все чары Энефрет — говорю я себе снова. И я слишком долго нахожусь с Унной рядом — слишком часто вижу, слишком близко оказываюсь, слишком много говорю, и сейчас, в этой маленькой сонной, при свете неяркого пламени она так похожа на девушку, которая позвала меня ночью на конюшню.

Может, в этом и есть смысл? — спрашиваю я себя. Может, мне тоже стоит задуматься о том, что будет дальше, когда она уйдет? Буду ли я вспоминать ее и представлять себе ее губы и лицо, поднятое в ожидании поцелуя, которого так и не было?

Быть может, все, что мне нужно сделать, чтобы получить ответ — сдаться.

Она продолжает что-то говорить, оправдывая меня передо мной же, когда я приближаюсь и поднимаю руку, чтобы дотронуться до ее лица. Оно почти такое же, каким я его помню — шероховатая кожа, неровность там, где шрам стянул плоть — только не ледяная, потому что Унна теперь не стоит на холодном ветру, и ветер не сдувает с нее остатки тепла.

Она почти каменеет от этого прикосновения. Ей страшно — я вижу, как страх плещется в ее глазах, и запоздало осознаю, что для нее это прикосновение, эта близость мужчины рядом наверняка впервые. Но кроме страха там есть кое-что еще. Отчаянная надежда, ожидание… и готовность принять удар, когда я отвернусь и уйду, так и не сделав того, что должен сделать.

Но я уже не отступлю. Я наклоняюсь и прижимаюсь губами к губам Унны — почти отчаянно, но уже ни на что не надеясь — и на мгновение замираю.

Потому что в тот миг, когда я коснулся ее, все становится ясно.

Это не чары проклятой Энефрет. Это не заклятие, не желающее меня отпускать после того, как все, что должно было быть сделано, свершилось.

Это ее глаза и ее голос, и ее присутствие рядом, одновременно раздражающее, но наполняющее странным ощущением смысла все то, что происходит вокруг.

Это она. Только она. И я. Только я.

Я не сразу понимаю, что Унна меня отталкивает, и только легкий вскрик, сорвавшийся с ее губ прямо мне в рот, приводит меня в чувство. Рука упирается мне в грудь изо всей силы. Мне приходится отступить, сдаться, позволить ей себя оттолкнуть. Я не спрашиваю, в чем дело — сквозь биение сердца в ушах я тоже слышу этот звук, и мы оба оглядываемся на Инетис, которая вдруг начинает хрипеть и извиваться на постели — так яростно, будто в нее вселилась змея.

— Р-р-р-р! — рычит она. — Р-р-р-р!

Почти одновременно где-то в доме одновременно раздаются два жутких крика боли.

Глаза Инетис открываются. Полные золотого огня ямы глядят на нас яростным взглядом.

— Мне больно, — говорит Избранный. — И им будет больно, потому что больно мне!

Крик раздается снова, и теперь как будто на улице, и я делаю шаг к окну, но Унна меня опережает и откидывает шкуру, впуская запах и звуки внутрь.

Перед домом фиура на холодном снегу корчится человеческое тело, объятое пламенем. Человек кричит, и его боль так сильна, что мне кажется, я могу протянуть руку и зажать ее между пальцами.

— Моей маме больно! — кричит Избранный, и на высоте этого крика человек вспыхивает еще ярче, еще сильнее, и кричит еще громче, и в доме, словно ему в ответ, раздаются еще два крика.

Я закрываю шкуру: запах так силен, что я едва сдерживаю тошноту. Унна бела как полотно, и мне кажется, ее вот-вот вырвет, но она сдерживается каким-то страшным усилием и бросается к Инетис, хватая ее за руку, пытаясь заставить ее проснуться.

— Инетис! Инетис, хватит!

— Больно, больно, больно! — кричит Инетис голосом избранного, и сучит ногами, и через несколько мгновений крик за стеной обрывается тишиной, которая может означать только одно.

И взгляд Унны говорит мне об этом, как говорит ей об этом мой взгляд.

Дверь позади нас распахивается, и на пороге появляется Л’Афалия. Она тяжело дышит, по лицу ее пробегают золотистые всполохи, и я понимаю, что магия была такой сильной, что коснулась и ее.

— Отойди! — говорит она мне и Унне. — Отойди от Инетис, иначе беда!

Она отталкивает нас от кровати и ухватывает Инетис за руки, крепко сжимая, и я впервые вижу своими глазами то, о чем раньше только слышал.

Избранный передает Л’Афалии свою силу.

Ее тело из фиолетового становится золотистым, таким невыносимо ярким, что больно смотреть. Мы с Унной отворачиваемся, когда сияние становится совсем нестерпимым, и закрываем глаза, не осознавая, что держимся за руки. Свет бьет даже сквозь закрытые веки, и на какой-то миг мне кажется, что я ослеп и никогда не увижу ничего, кроме этого света.

Но так же быстро он пропадает. Потрескивание огня становится особенно слышным в наступившей тишине, и только тут я понимаю, что Унна уткнулась лицом мне в грудь, и я сжимаю в руках ее руки.

— Накопиться сила, — говорит Л’Афалия, и, повернув голову, я натыкаюсь на ее невозмутимый взгляд. Она снова стала собой, и большие рыбьи глаза снова смотрят на меня своими черными глубинами. — Избранный хочет. Наружу.

— Он хочет родиться? — В голосе Унны такой испуг, что даже мне становится не по себе, но Л’Афалия качает головой.

— Нет. Сила. Сила хочет наружу. Пока Инетис спит, Избранный не спит. Он хочет наружу.

Мы переглядываемся.

— Инетис потеряла сознание, но Избранный бодрствует у нее внутри, — говорю я, и Л’Афалия подтверждает это твердым «да». — Потому он и чувствует боль. Яд заставил Инетис уснуть, но ему он делает больно.