Читать книгу - "Спираль - Андрей Лазарчук"

За всеми шестью столами шла игра, азартный треск шаров метался под потолком, публика иногда сдержанно аплодировала. Алёны видно не было. Юра подошёл к стойке, взял лимонной водки и тарталетки с ветчиной и сыром. Спросил бармена про Алёну. Да, она заходит сюда, играет, хорошо играет, её уже знают. Но сегодня ещё не появлялась. Может, позже.

Юра с полчаса смотрел, как играют. Сам он игру любил, но недавний опыт общения с Юсуфом намекал, что следует проявлять осторожность. Тем более что начинал учиться он неправильно: на базе в Дербенте имелся один стол, весь в горбах, шары набирались из разных комплектов, и надтреснутые не выбрасывали. Тут хорошему не научишься, тут только дурному научишься…

Времени было уже половина десятого. Юра положил себе выехать в четыре утра; маршрутки на Гомель уходили каждый час днём и каждые два часа — ночью.

Юра оставил бармену записку для Алёны и вышел наружу. Стало основательно прохладнее, сыпал мелкий дождик. Из-за этого миллионы огней Отрыва слились в единое световое тело, невероятно сложную объёмную и, кажется, четырёхмерную фигуру — для описания её нельзя было создать формулу, её нельзя было нарисовать на листе бумаги, и для неё не было придумано слов…

Людей, как ни странно, меньше не стало. На площади танцевали под маленький этнический оркестрик, ни одного инструмента Юра раньше и в глаза не видел. Рядом, распространяя тревожный запах керосина, четыре девушки в очень смелых нарядах устраивали огненное шоу, вращая вокруг себя множество клубков огня по сложным, невообразимым орбитам. А дальше — играли во что-то вроде хоккея, гоняя по асфальту яркий вспыхивающий от ударов мяч разноцветными флюоресцирующими клюшками…

Побродив около часа, Юра оказался перед огромной подковой — правда, открытым концом вниз, то есть обещающей быстрое разорение и полную утечку удачи. Однако оттуда доносились приятный музыка и голос, не сильно заглушаемые обычным в таких местах галдежом. Юра вошёл под подкову, здесь был полумрак, но столики и свободные места можно было рассмотреть. Юра присел, ему тут же подсунули меню. Он снова взял лимонной водки, чтобы не смешивать, и стал смотреть и слушать.

Пела девочка — под рояль, скрипку и флейту. Ансамбль располагался на освещённом возвышении, и Юре показалось, что там уместнее смотрелся бы ринг, нежели рояль. Однако вот же…

Дождями лет, дождинками минут

Сентябрь осыпает день рожденья.

За окнами мелькают чьи-то тени,

Всё ближе, всё быстрее… Не войдут.

Им суждено остаться за окном,

А я не в силах сквозь стекло прорваться,

Но я кричу, я должен докричаться,

А тени мне в ответ: — Потом… потом…

Живи сейчас, а нас не береди,

Тебе ещё не время, право слово,

Когда окликнешь — повторимся снова,

Но большее забвенье впереди…

Прости, спешим: у нас сегодня дождь.

У нас и у тебя сегодня праздник.

И за окном меня бестенье дразнит,

В котором ничего не разберёшь.

Я стряхиваю капли сентября

И снова окунаюсь в день рожденья

Из мира, где меня былые тени

За то, что я — «сейчас», благодарят…

Вокруг захлопали, кто-то даже встал. Девочка раскланивалась. Юра сообразил, что смутно её помнит. Господи, подумал он, она же приезжала в часть в прошлом году, и как раз после её приезда случился прорыв со стороны Шеки сразу по нескольким перевалам, и нас бросили на помощь горным стрелкам, которых отрезали, и именно тогда штабную машину подорвали направленным фугасом, и Юре просто посекло мелкими осколками плечо, шею и затылок, а водителя и Витьку Панфилова, который никогда не любил ездить на переднем сиденье, а сейчас почему-то поехал, изодрало, как картечью, причём Витька ещё два часа жил… Как же её зовут? Имя почему-то напоминало кошачье. Чара? Нет, Чана. Чанита.

За годом год — одно и то же:

Меняет даты календарь,

Морщины бороздя на коже;

И вновь с полуночи январь

Сменил декабрьскую слякоть,

Ледок на лужах подновив…

А мне — смеяться, пить и плакать.

И задыхаться от любви.

Ох, любо, братцы, как же любо

Смеяться было в эту ночь —

До синевы сжимая губы,

Которым говорить невмочь —

И, как в песок, в сухую глотку

Вгонять шампанского глотки

И не хмелеть. И ясно, чётко —

Чуть суше разве? — бьёт в виски.

Год начался таким паденьем,

Что ниже невозможно пасть,

И болью — до осатаненья,

И самоистязаньем — всласть.

Свеча тихонько оседает,

В блаженный погружаясь сон.

Благослови, зима седая,

Всех тех, кто не был освящён.

Бенгальским росчерком блестящим

Был перечёркнут старый год

И начался год настоящий…

О, скуки он не принесёт![1]

Да уж. Скуки точно не было.

Понимая, что ещё немного, и его прорвёт, и никакой силы воли не хватит, чтобы остановить и удержать раскручивающуюся пружину, Юра тихонечко пошёл к выходу. Но, наверное, опоздал.

Началось что-то вроде тихой истерики, не видимой никому постороннему. Такое с ним довольно часто случалось в юности, в основном от застенчивости, и принесло ему славу беспощадного бойца и не знающего страха идиота — прыгал с крыши на крышу через переулок, ходил по тонкой трубе, перекинутой через глубокий овраг, и по гребню десятиметрового рассыпающегося брандмауэра, нарывался на поножовщину… Что-то внутри гнало его, и он не мог этому противостоять; о произошедшем потом помнил плохо, как о странных снах, и всегда вспоминал с мучительным стыдом, даже если ничего постыдного не совершал. Видимо, нехорошо было от самого факта утраты контроля. С возрастом это почти прошло и вот уже несколько лет не случалось…

Сейчас он обнаружил себя сидящим за деревянным столом, плотно окружённым людьми; было зверски накурено. Напротив сидела девица, вся в чёрном, с прямыми чёрными волосами, закрывающими пол-лица. Левая река его, как чужая, лежала ладонью вниз на столе, растопырив пальцы, а правая со скоростью швейной машинки вонзала в промежутки между пальцами нож. Рядом стояли шахматные часы. «Дзыннь!» — сказали они очень отчётливо; конёк упал. Юра высоко поднял нож. «Двести сорок, потом я сбился», — сказал кто-то за спиной. «Двести пятьдесят шесть», — сказал другой. Раздались аплодисменты. Юра сгрёб разбросанные по столу купюры.

— Спасибо, — сказал он девице. Та выглядела расстроенной. — Ну, извини. Долгие годы тренировок.

— Да ладно, — сказала та. — Рано или поздно — всегда проигрываешь.

— И не возразить, — согласился Юра. — Что будешь?