Читать книгу - "Роман лорда Байрона - Джон Краули"

Тебя, хоть на поле твоем

Свобода кровью истекла:

Та кровь исчезнуть не могла.

Как смерч из океанских вод,

Она из жгучих ран встает…

.

(Пер. В. Луговского)

В апреле 1816 г. Байрон побывал на поле битвы, отгремевшей десять месяцев назад. В новой песни «Чайльд-Гарольда» он привел туда своего героя — как впоследствии Али:

О Ватерлоо, Франции могила!

Гарольд стоит над кладбищем твоим.

Он бил, твой час, — и где ж Величье, Сила?

Все — Власть и Слава — обратилось в дым.

В последний раз, еще непобедим,

Взлетел орел — и пал с небес, пронзенный,

И, пустотой бесплодных дней томим,

Влачит он цепь над бездною соленой, —

Ту цепь, которой мир душил закабаленный.

Урок достойный! Рвется пленный галл,

Грызет узду, но где триумф Свободы?

Иль кровь лилась, чтоб он один лишь пал,

Или, уча монархов чтить народы,

Изведал мир трагические годы,

Чтоб вновь попрать для рабства все права,

Забыть, что все равны мы от природы?

Как? Волку льстить, покончив с мощью Льва?

Вновь славить троны? Славь — но испытай сперва.

(3, XVIII–XIX)

…и того человека (бывшего и чем-то большим, и меньшим, нежели обычный Человек)… — То же мнение о Наполеоне Байрон высказал в «Чайльд-Гарольде»:

Сильнейший там, но нет, не худший пал.

В противоречьях весь, как в паутине,

Он слишком был велик и слишком мал,

А ведь явись он чем-то посредине,

Его престол не дрогнул бы доныне

Иль не воздвигся б вовсе. Дерзкий пыл

Вознес его и приковал к пучине,

И вновь ему корону возвратил,

Чтоб, театральный Зевс, опять он мир смутил.

Державный пленник, бравший в плен державы,

Уже ничтожный, потерявший трон,

Ты мир пугаешь эхом прежней славы.

Ее капризом был ты вознесен,

И был ей люб свирепый твой закон.

Ты новым богом стал себе казаться,

И мир, охвачен страхом, потрясен,

Готов был заклеймить как святотатца

Любого, кто в тебе дерзнул бы сомневаться.

Сверхчеловек, то низок, то велик,

Беглец, герой, смиритель усмиренный,

Шагавший вверх по головам владык,

Шатавший императорские троны,

Хоть знал людей ты, знал толпы законы,

Не знал себя, не знал ты, где беда,

И, раб страстей, кровавый жрец Беллоны,

Забыл, что потухает и звезда

И что дразнить судьбу не надо никогда.

Но, презирая счастья перемены,

Врожденным хладнокровием храним,

Ты был незыблем в гордости надменной

И, мудрость это иль искусный грим,

Бесил врагов достоинством своим.

Тебя хотела видеть эта свора

Просителем, униженным, смешным,

Но, не склонив ни головы, ни взора,

Ты ждал с улыбкою спокойной приговора.

Мудрец в несчастье! В прежние года

Ты презирал толпы покорной мненье,

Весь род людской ты презирал тогда,

Но слишком явно выражал презренье.

Ты был в нем прав, но вызвал раздраженье

Тех, кто в борьбе возвысил жребий твой:

Твой меч нанес тебе же пораженье.

А мир — не стоит он игры с судьбой!

И это понял ты, как все, кто шел с тобой.

Когда б стоял и пал ты одинок,

Как башня, с гор грозящая долинам,

Щитом презренье ты бы сделать мог,

Но средь мильонов стал ты властелином,

Ты меч обрел в восторге толп едином,

А Диогеном не был ты рожден,

Ты мог скорее быть Филиппа сыном.

Но, циник, узурпировавший трон,

Забыл, что мир велик и что не бочка он[129].

Спокойствие для сильных духом — ад.

Ты проклят был: ты жил дерзаньем смелым,

Огнем души, чьи крылья ввысь манят,

Ее презреньем к нормам закоснелым,

К поставленным природою пределам.

Раз возгорясь, горит всю жизнь она,

Гоня покой, живя великим делом,

Неистребимым пламенем полна,

Для смертных роковым в любые времена.

Им порожден безумцев род жестокий,

С ума сводящий тысячи людей,

Вожди, сектанты, барды и пророки, —

Владыки наших мнений и страстей,

Творцы систем, апостолы идей,

Счастливцы? Нет! Иль счастье им не лгало?

Людей дурача, всех они глупей.

И жажды власти Зависть бы не знала,

Узнав, как жалит их душевной муки жало.

(3, XXXVT-XLIII)

По рассказу Исаака Натана, в 1815 г. «его светлость с восторгом вспоминал доблести греческих и римских воинов — Ганнибала, Цезаря, Александра Великого — и даже героев Ветхого Завета, но под конец, разумеется, заговорил о Наполеоне Бонапарте. "Если б не его честолюбие, — сказал лорд Байрон, — он без труда сохранил бы за собой трон и стал бы одним из величайших людей нашего века". Я заметил, что мнения относительно его поведения в битве при Ватерлоо расходятся: одни, за то, что он оставил поле боя, клеймят его позором, другие видят в этом хладнокровный расчет и отвагу. Мне казалось, что лорд Байрон… принадлежал к первым. Лорд Байрон ответил, что "смерть Наполеона в бою была бы достойным концом предыдущей его славной судьбы". Я предположил, что он уклонился от гибели потому, что надеялся вновь завоевать французский престол. "Как трогательно вы печетесь о репутации великого человека, Натан, — усмехнулся лорд Байрон, — но я убежден, что его исторический престиж был бы неизмеримо выше, если бы он, подобно Саулу на горе Гелвуе или же Катону, павшим на собственные мечи, кончил жизненный путь при Ватерлоо"».

Но все же в стихотворении «Прощание Наполеона» (1815) Байрон выразил уверенность, что Франция поддержит Императора и если он вернется из новой ссылки. Однако в четвертой песни «Чайльд-Гарольда» (1817) Наполеон назван «поддельным Цезарем»: «Куда он шел? /И в Цезари — с какою целью метил? / Чем, кроме славы, жил? Он сам бы не ответил» (ХС-XCI). Наконец, в последний раз Байрон обратился к образу Наполеона, «царя царей и раба рабов», в поэме «Бронзовый век» (1822–1823) — с тем, чтобы через несколько месяцев расписаться в недоумении: