Читать книгу - "Тролль - Йоханна Синисало"

Ангел Хартикайнен. Его настоящего имени я, наверное, никогда и не слышал. Тридцатилетний мужчина с лицом семнадцатилетнего херувима, с кудрявым золотистым облаком вокруг головы. И никаких залысин.

Это был удар ниже пояса. С того дня, когда я впервые увидел Ангела, я понял, что хочу его.

ДОКТОР СПАЙДЕРМЕН

Его золотая головка склоняется ко мне так, что я чувствую запах его туалетной воды. Аромат непривычный — пахнет лесом и металлом, это как-то особенно возбуждает.

Ангел рассказывает путаную историю, смысла которой я не улавливаю. Сообщив множество забавных подробностей, он наконец добирается до главного: его дядя однажды обнаружил в капкане детеныша не то росомахи, не то рыси, принес его домой и попытался выкормить, а тот — ха-ха — мочился в углы, потом они добились того, что он начал есть, но все равно оставался вялым, безразличным, утомленным, шерсть потускнела. Они вроде бы долго не могли понять, что же мучает зверя. И Ангел склоняет голову, словно ожидая, что я с участием отнесусь к этой идиотской истории.

— С каких это пор ты решил, мой ангел, что ветеринару интересно беседовать о больных животных? — спрашиваю я. Но Ангел не отступается.

— Понимаешь, он ведь не мог позвонить в Коркеасаари,[9]ведь диких зверей, кажется, запрещено держать дома… Они просто… думали… что же его мучает…

— Почему ты удивляешься, что они ничего не поняли? Ведь они даже не могли разобрать, росомаха это или рысь.

— Да нет, это я забыл, кого они поймали! Какого-то зверя, крупного зверя. И разве это имеет значение, если нужно было всего лишь понять, что же его мучает?

Я с размаху ставлю кружку на стол. Ангел так и будет говорить о дядиной росомахе весь вечер, если я не откликнусь на его вопросы.

— Не обязательно. Практически у каждого дикого животного заводится какой-нибудь внутренний паразит. Взрослый зверь его почти не замечает, а детеныша он может обессилить.

Глаза Ангела загораются, он придвигает свой стул поближе ко мне, словно я завел беседу о каком-то экзотическом и малоизвестном сексуальном извращении. Разговор о паразитах явно доставляет удовольствие этому человеку, думаю я с изумлением.

— Судя по всему, у него аскариды, — продолжаю я, заинтригованный тем, с какой поразительной жадностью он впитывает каждое мое слово. — Не исключены власоглав и анкилостома, хотя они встречаются реже. Это может быть и узкий глист, но в любом случае глист. Они есть у всех крупных хищников.

— Как же он попал к детенышу?

— От матери. Паразит, находящийся в пассивном состоянии, попадает к малышу через кровь, циркулирующую в плаценте, а потом гормональная активность пробуждает его. Иными словами, это заболевание нельзя предотвратить. Слабый детеныш не всегда с ним справляется, начинает быстро уставать, болеть, может даже подохнуть.

— А можно его вылечить?

— Я думаю, помочь дядиному зверю мы с тобой уже опоздали: либо он сам справился с болезнью, либо у твоего дяди появились новые рукавицы из меха росомахи — не очень-то качественные рукавицы.

Ангел медленно закрывает глаза, словно стараясь восстановить душевное равновесие.

— Если бы тебе пришлось бороться с глистами, что бы ты сделал?

— Прописал бы антигельминтик.

Губы Ангела вздрагивают, он вслух повторяет:

— АН…ТИ… гель… мин… тик., ан… ти… гель… мин…тик.

Он запоминает название. Не понимаю, зачем ему эти сведения, уж не хочет ли он спасти дядину росомаху? Я подливаю масла в огонь:

— Это отличное лекарство, оно годится для всех животных. Оно помогает и оленям, и домашнему скоту, и крупным хищникам.

В газах Ангела светится горячий интерес. Я улыбаюсь.

— Только, к сожалению, его не продают в аптеках.

Он заглатывает наживку, на которую я могу получить двойной улов, удовлетворив не только страсть, но и любопытство. Мне даже трудно сказать, какое из этих желаний сильнее.

АНГЕЛ

Мне удается вытянуть из Паука еще некоторые полезные сведения: действие антигельминтика продолжается две-три недели, гибель паразитов происходит безболезненно для зверя, его, слава богу, не рвет, он не блюет желчью, в которой кишат паразиты, а просто потихоньку выздоравливает. Паук вскользь замечает, что у него это лекарство всегда под рукой.

Я прикасаюсь к бедру доктора Спайдермена и вздыхаю. Томно гляжу на него, будто растворяясь в его взгляде. Говорю, что соскучился.

И лихорадочно подыскиваю повод заняться любовью у него в лаборатории, а не дома. В принципе это возможно: мы и раньше иной раз устраивались на пестром диване в его приемной. Память услужливо приходит на помощь: я уже знаю, за какую ниточку дернуть.

— Помнишь, как все было в первый раз?

Паукайнен кивает, и в глазах его появляется странное выражение.

— Скрипящий диван в приемной и повсюду собачья шерсть. Ты говорил, что уборщица придет только в воскресенье. И ты был в этом кричаще ярком галстуке, похожем на ошейник!

Я смеюсь куда громче, чем того заслуживает эта старая история.

— Я потом даже на следующей неделе все не мог отчистить эту собачью шерсть со своих трусов.

Паук сдержанно улыбается, но я вижу, что он тоже все помнит, очень хорошо помнит.

— Я что угодно дал бы за то, чтобы еще раз пережить то же самое. В точности то же самое, — говорю я и слегка облизываю губы, а потом стыдливо опускаю глаза в кружку.

ДОКТОР СПАЙДЕРМЕН

Прибегнув к легкому флирту, Ангел вынудил меня продемонстрировать ему мою приемную, как будто она была для него чем-то новым, невиданным и удивительным. Он проявляет нежное любопытство, ребячится, хочет все рассмотреть, все узнать, просит меня открыть каждую дверь и склоняется ко мне с поцелуем именно в тот стратегически важный момент, когда я собираюсь запереть шкаф с лекарствами.

АНГЕЛ

Крадучись ступая в темноте, я чувствую себя Бастером Китоном.[10]На мне боксерские трусы, купленные в Лондоне, — именно боксерские, потому что на них красуются морщинистые собачьи морды с нежными глазами, похожие на собачью физиономию того, кто сейчас спит глубоким сном, лежа ничком на старом диване. Собираясь идти в кафе Бонго, я вспомнил, как эти трусы нравились Пауку: всякий раз, когда я оставался в них, стянув с себя джинсы, он начинал смеяться тем напряженным и нервным, но по-своему сексуальным смехом, который стал его брендом.

Я чертыхаюсь, потому что не умею видеть в темноте, как Песси, не замечаю двери, ведущей из приемной в кабинет, и так больно ушибаюсь босой ногой о порог, что из глаз сыплются искры — передо мной словно вспыхивает стайка светящихся амеб. Шкаф с лекарствами вздымается в глубине комнаты как огромный белый распластавшийся по стене кит. Когда я открываю дверь, раздается страшный скрип — еще немного, и я бы наделал в штаны. Сердце хочет выскочить из груди, я замираю, как античная статуя. Только не проснись, дорогой мой Паук. Я знаю, где находится нужный препарат, ведь я все выспросил, задыхаясь от волнения, выяснил даже то, как расставлены лекарства: по алфавиту или по названию болезней.