Читать книгу - "Кембрийский период - Владимир Коваленко"

…В тот день трактире было против обыкновения людно, но любимое кресло у огня, разумеется, было свободно, и сида уже привычно в нем устроилась. Самым приятным было то, что в теперь в компании "Головы грифона" она не чужая. И греется не за осьмушку золотого, а как правильный, полезный человек. На коленях, укутанных пледом расцветки клана, к которому относился трактирщик, платой за спасение дочери от позора — еще одним веским доказательством того, что Немайн приняли в бюргерское сообщество Кер-Мирддина — лежала Библия, раскрытая на Евангелии от Луки, ее любимом. Все книги, от Бытия до Апокалипсиса, были уже наспех пролистаны и навек отпечатаны в цепкой памяти. Осмысление приходило только теперь — и очень понемногу.

Но Клирику так и не удалось сосредоточиться на "прокачке персонажа", как он про себя называл усвоение священных текстов. И причиной была не кружка светлого пенящегося эля. Эта никогда не мешала, хотя в желудок сиды никогда не помещалась полностью, даже целиком заменив ужин. На этот раз в "Голову грифона" заявился бард.

Бродячий певец отлично владел арфой, но откровенно гнусавил. Публика терпела. То ли привыкла и к худшему, то ли считала, что так и надо. В довершение всего, пел он о "древних королях", коими с принятием христианства барды стали числить языческих богов. И то, не пропадать же славным балладам? Клирик честно пытался слушать истории о "родне", отстранившись от мерзкого голоса. Не получалось. Увы — вкус мешал. И не только собственный Клирика, но и недавно присоединившийся к нему эльфийский.

— Любезный, — подала голос Немайн, — нельзя ли ограничиться только музыкой? Большинство здесь сидящих люди бывалые, видывали и не такое, так что голоса их сердец споют им куда лучше, чем ты можешь вообразить.

— Короче, — уточнил Кейр, уже традиционно подпирающий камин, напротив сиды, — заткнись, но играй.

Роль переводчика с галантного на доходчивый он исполнял с большим удовольствием. Эту игру придумал Клирик. Ведь нехорошо благородной деве выражаться коротко и грубо. Ну а то, что до многих иначе не доходит, совсем не ее вина.

— Если кто-то считает, что поет лучше меня, я охотно приму вызов! — откликнулся бард. — Эй, девочка! Вставай! Попробуй меня перепеть!

Судя по тембру и тому, что бард на каждой ноте фальшивил на полтона, был или изумительно самонадеян, или имел в запасе пару грязных трюков. Скорее второе. Связываться не хотелось.

— Я приношу извинения, но я устала и не в голосе, — сообщила она, — а потому оставляю тебе долю героя в песнях этого вечера.

— Лень вставать, — перевел Кейр. — Можешь скрипеть дальше. Если совести нет.

У барда совести не было, только заунывные баллады. Тепло и выпитый эль вгоняли в сон, и монотонные речитативы барда вскоре начали скорее убаюкивать, чем раздражать Немайн. Слова проходили краем сознания, и устраивались в памяти — на грядущее. Писаной истории у Камбрии пока не было, и желающий узнать хоть что-то, помимо рассказов стариков, должен был отсеивать крупицы правды из триад, баллад и легенд. Прямо сейчас заниматься этим смысла не было. Оставалось плыть по течению слов, понемногу скатываясь в сон. Между тем бард покончил с древностью и решил спеть о делах более близких.

Три ворона в небе, ночною порой,

Был Морриган голос, как пение стрел:

"Два войска собрались над Юрой-рекой.

Назавтра вступить доведется им в бой.

Какой им положим удел?

Сильна и могуча камбрийская рать,

И воинов ярость крепка.

Коль строй щитоносцев сумеют прорвать,

До вечера саксов колоть им и гнать,

И их не ослабнет рука".

Три ворона. В небе — ни зги, ни звезды,

И Махи пел голос — волынкой навзрыд:

"Для воронов хватит надолго еды,

А крови прольется, что в Юре воды…

Но Камбрия не победит!

Король Кадуаллон умел обещать,

И родом поклялся своим!

Но старых богов не посмел он призвать,

Монахов привел, чтоб молились за рать,

И помощи мы не дадим".

Три ворона встретили алый рассвет,

Был голос Немайн, словно треск топоров:

"Король — обречен, нам он даст свой ответ.

Сегодня прервет вереницу побед,

С невзгодами встретившись вновь!

Сильна и могуча камбрийская рать,

И воинов ярость крепка.

Но алых щитов им ряды не прорвать,

И саксы их будут, тесня, убивать,

И их не ослабнет рука".

Три ворона в небе… За славой в поход

Король Кадуаллон камбрийцев ведет…

Бард после такой песни мог ожидать разного. Осуждения за то, что назвал старыми богами сидов, например. Но скорее — одобрения за оправдание страшного разгрома, случившегося с сильнейшим из королевств Камбрии лет двадцать назад. Предательство богов — достойная причина гибели героев! Но с последним аккордом арфы наступила мертвая тишина. Такая, что бард услышал собственное дыхание. А из-за спинки развернутого к огню кресла раздалось сонное:

— Что-что он там про меня поет? Чем Немайн-то не угодила? В перепевки играть не стала? Раззадорить хочет? Не выйдет. Уважаемые мэтры, простите, охотно посидела бы с вами еще часок-другой. Но, поскольку дурноголосый певец решительно настроен испортить вечер, я смиренно вас покину.

Бард еще успел снова удивиться тому, что какая-то девчонка сидит на стариковском месте у очага. Парня, принятого в круг солидных людей за вежество и интерес к былым походам, он еще себе представить мог. У девочек же обычно есть другие интересы, кроме как упорно затесываться в компанию стариков. А потом перед ним оказалась богиня.

Задрапированная в полосатый плед поверх строгого серого платья, Немайн выглядела весьма величественно. Немудрено: она не накинула плед на плечи, как валлийки, а старательно завернулась, как в паллу — женский вариант тоги. Врач научил, на радостях от обнаруженного Немайн интереса к римской старине — а заодно от подаренных хирургических инструментов. Весьма, по его словам, хороших. Некоторых у него и вовсе не было. А уж если кто-нибудь и разбирался в помпезности, так это римские аристократы. Немайн оказалась между бардом и очагом, так что видел он в основном силуэт. И — уж бард-то, полуязычник по самому роду занятий, это знал — силуэт сиды. Богини, которая назвала свое грозное имя. Сердитой богини. Немайн сделала шаг вперед…

В "Голове грифона" такого не видывали ни до, ни после: на глазах у всех каштановые волосы барда стали седыми.

Несколько мгновений он стоял, как истукан, потом рухнул на колени перед богиней, которая от растерянности дышать забыла и стояла себе столбом, как статуя Немезиды.

— Немайн верх Дон, пощади…

— Живи, — выдавила из легких последний воздух Немайн и быстрым шагом пошла наверх, в свою комнату. Как только она миновала барда, тот потерял сознание. И не слышала, как Кейр радостно возгласил: