Читать книгу - "Я не провидица - Кристина Леола"

Благословенны забывающие, ибо они не помнят собственных ошибок.

(с) Фридрих Ницше

Олег Сорокин живет там же, где и пять лет назад, на пересечении Пржевальского и Озерной. Я выползаю из метро и, игнорируя холод, дождь и автобус, минут двадцать топаю по прямой до нужного дома. Могла бы и быстрее, но через каждые двести метров застываю как вкопанная и смотрю монохромные фильмы в голове. Это странная помесь прошлого, настоящего и будущего, реальности и вымысла, того, что я помню, и того, чего никак не могло быть на самом деле. Я не пытаюсь анализировать свои видения, просто впитываю каждую деталь на случай, если когда-нибудь все-таки сумею взять себя в руки и все это осмыслить.

А потом очухиваюсь перед нужной дверью. Жму на звонок.

Олег наверняка думает, что спрятался. Что я не в курсе его передвижений и даже не пыталась за ним следить. Но я следила. Долгое время после похорон Лисы. Была уверена, что он как-то замешан, что-то скрывает и чем-нибудь себя выдаст. Но Сорокин действительно выглядел безутешным. Он и прежде общительностью не отличался, но тут замкнулся в себе окончательно. Передал мне сумку с деньгами и ключи и растворился на улицах города. Я его быстро нашла, но так же быстро поняла, что жизнь зятя еще скучнее моей, и с тех пор просто приглядывала за ним вполглаза.

Похоже, не зря. Похоже, он знает гораздо больше, чем мне казалось. Во всяком случае, точно побольше моего.

Я слышу, как он подходит к двери, смотрит в глазок. Слышу, как прерывается его дыхание. И знаю, что просто так Олег не откроет.

— Ты скоро умрешь, — равнодушно говорю я, и замок тут же щелкает.

Некоторые люди не меняются, и мне кажется, Сорокин и в двадцать лет был таким же тощим, лысым и жалким. Хотя в статике черты лица у него приятные, но статичным это лицо не бывает никогда. Вот и сейчас губы его мелко дрожат, будто за ними работает аппарат по производству слов, да только наружу ничего не вылетает; ноздри раздуваются, лоб идет мелкой рябью. Мне здесь не то чтобы не рады, меня явно до одури боятся.

— Чаем угостишь? — Я закрываю дверь и, не дожидаясь приглашения, прохожу в комнату.

Думала, обстановка будет убогой, но все довольно мило. Икеевский минимализм во всей красе. Диван, кресло, какие-то полочки. И полстены увешано фотографиями Лисы. Только Лисы — ни самого Сорокина, ни меня рядом с ней нет.

Странно. Помнится, она не любила сниматься, и на всех фото походила на самого забитого представителя семейки Адамс, страдающего несварением. А тут… улыбается. Позирует. Меня почему-то разбирает смех, и я падаю в кресло, давясь хохотом и вытирая мигом набежавшие слезы.

— Господи, какой абсурд, — бормочу я, немного успокоившись, и поднимаю взгляд.

Олег стоит в дверях и в вытянутых руках держит огромную дымящуюся кружку.

— Когда? — спрашивает дрожащим голосом, опуская ее на журнальный столик.

— Что когда?

— Когда я умру? — Он садится на диван и складывает руки на коленях, точно примерный школьник.

— Понятия не имею, — отмахиваюсь я.

Действительно. При таком количестве новой информации мне не до проверки чужого будущего.

— Дура, — выдыхает Сорокин и, смахнув испарину со лба, откидывается назад. — Кто ж так пугает!

Я пожимаю плечами:

— А кто врет годами? Десятилетиями? Кто из прихоти меняет жизни?

Он молчит, шлепает губами, кривится. Затем дергается, словно от разряда тока, и бормочет:

— Никто твою жизнь не менял, только… память.

— Лиса. — Я не спрашиваю, знаю уже.

Олег кивает:

— Ваши семейные дары. Тебе видеть будущее, ей переписывать прошлое. Ну или типа того.

— И зачем? Зачем такой… огород городить?

Он не пытается собраться с духом, подобрать слова. Просто начинает говорить, как если бы готовил эту речь давным-давно и наконец услышал нужный вопрос.

— Ты в детстве не могла это контролировать. Коснешься человека или предмета и начинаешь болтать. Зачем такое внимание ребенку? И Лиска поначалу просто подчищала следы, заставляла всех забыть, а потом… потом решила перевести огонь на себя. — Заметив мой скептический взгляд, Олег начинает оправдываться: — Пойми, это было выгодно. И ты в безопасности, и заработок отличный. Ее собственный дар в этом плане был бесполезен.

Разумеется. Зря он думает, что я не понимаю. Теперь я понимаю даже больше самого Сорокина.

— Чем она платила? — спрашиваю я. — Нельзя влезать в чужие головы и не заплатить.

— Здоровьем. Годами жизни. Нет, когда речь шла о нескольких минутах, все было нормально. Обычно больше и не требовалось. Стереть твои воспоминания о гостях, убедить клиентов, что предсказывала им не младшая, а старшая сестра. Ерунда же. Но несколько раз она вмешивалась… основательно. И тогда за миг старела на несколько лет. Из Сочи… из Сочи она вернулась почти старухой.

Сочи. Переломный момент. Последние дни настоящей Вари.

— В итоге Лиска так часто заставляла тебя забывать о даре, — продолжает Сорокин, — что ты забыла о нем совсем. Как отшибло. Никаких больше видений и предсказаний.

— Зачем же понадобилось меня убивать? — шиплю я, и ответ совсем не удивляет.

— Якушев.

— Якушев, — повторяю эхом.

— Он никогда тебя не видел. Не приходил на сеансы сам, просто передавал через меня личные вещи для чтения. Это было главное условие Лисы. Боялась она этого медведя жутко…

— И жуткий медведь так легко повелся на инсценировку смерти?

Олег фыркает:

— Он же не агент секретной службы, чтобы глубоко копать. Прикатил разок в Москву, посмотрел на почти сколовшуюся Лису и уехал. Вы с ней последние два года не общались, вот и…

Я хочу спросить еще о чем-то, даже подаюсь вперед, но виски пронзает болью, и я слепну. Проваливаюсь во мрак. Проваливаюсь… в прошлое.

— Это она, да? Это она? Какая милашка.

Незнакомец огромен. Не толстый, а именно большой, слишком большой для нашей узкой прихожей. Гигантский. У него жесткие черные волосы и страшные глаза. И широкие ладони, одну из которых он кладет Лисе на лоб, не давая ей приблизиться, и мне страшно, что он может походя оторвать ей голову. Такими-то ручищами…