Читать книгу - "Блокада 2. Книга 2. Тень Зигфрида - Кирилл Бенедиктов"

Стрельбище было вотчиной майора Гредасова — худого желчного мужика с утиным носом и белесыми, лишенными какого бы то ни было выражения глазами. Больше всего Гредасов напоминал Льву не вполне опохмелившегося слесаря. Несмотря на свою непрезентабельную внешность, в оружии майор разбирался как настоящий бог войны. Он мог по звуку выстрела отличить винтовку Симонова от винтовки Токарева, ППД от ППШ, с завязанными глазами собрать и разобрать пулемет, да и сам стрелял на уровне мастера спорта. На стрельбище Гумилев отставал от других курсантов — его пули упорно не желали ложиться в «яблочко», хаотично разбрасываясь по всей мишени, а порой и вовсе уходили в «молоко». Гредасов относился к нему, как к убогому — повторял все по несколько раз, терпеливо и тщательно объясняя, как следует держать оружие, куда пристраивать приклад и как нужно выравнивать дыхание при прицеливании. Когда у Льва все равно ничего не получалось, майор лишь слегка выдвигал вперед нижнюю челюсть, но никогда не ругался — по-видимому, полагая это бесполезной тратой сил и времени.

— Ладно, — говорил он, вздыхая, — ты, это, тренируйся еще, рано или поздно научишься.

Два часа в день посвящалось немецкому языку. Немецкий знал только Лев, да и то не блестяще — на уровне второго курса университета. Познания Шибанова ограничивались заученными в школе предложениями "Anna und Marta gehen in die Schule" и "Anna und Marta gehen nach Hause",[5]а Теркин вообще знал только общеизвестные "Haende hoch!" и "Sheisse!". Поэтому преподавательнице немецкого, сухопарой старухе Изольде Францевне, приходилось с курсантами непросто.

Был еще спецкурс, который вела Катя — основы медицинской помощи. Вообще-то Катя училась наравне со всеми — стреляла (кстати, у нее были лучшие результаты в группе), бегала кроссы, изучала радиодело. Но три раза в неделю она из курсанта превращалась в преподавателя.

Лев любил эти занятия. Они проходили в медпункте, на стенах которого висели плакаты с анатомическим строением человека и красочными изображениями различных ранений. В медпункте имелся гуттаперчевый манекен, получивший у курсантов прозвище «Жора». Когда его сажали на стул, голова манекена безвольно падала на грудь, придавая ему сходство с пьяным. Используя Жору как наглядное пособие, Катя показывала, как правильно делать перевязку, как накладывать лубки, вправлять вывихнутые суставы и извлекать пули. Потом начинались практические занятия: курсанты учились использовать полученные навыки друг на друге. Гумилев накладывал шину на якобы сломанную руку Василия, Шибанов проделывал ту же процедуру с Катей. Однажды Лев заметил, как заговорщически усмехается, глядя на свою «пациентку», Шибанов. Как будто бы их соединяла общая тайна.

Ну и что, подумал Гумилев, мне-то какое до них дело. Пусть переглядываются. Но это была неправда. Думать о Кате и Шибанове не хотелось. О Кате отдельно — наоборот. Она вся была легкая, светлая, как солнечный лучик. Огромные, синие, как лед на вершинах, глаза. И такие же холодные, кстати.

Нет, непохоже, чтобы между ними что-то было, думал Лев, украдкой рассматривая сержанта медицинской службы. Иначе с чего бы она опустила глаза так, будто все, что ее интересует — это правильно наложенная капитаном шина… А вот Шибанов, похоже, очень хочет, чтобы она смотрела именно на него.

— Николаич, — прервал его размышления Теркин, — ты мне сейчас руку к стулу примотаешь!

Катя тут же повернулась к Гумилеву и строго сдвинула брови.

— Лев! Сколько раз я говорила: надо быть внимательней!

— Извините, товарищ сержант, — вздохнул Гумилев, — увлекся…

Шибанов хмыкнул — до того двусмысленно это прозвучало. И тут Лев внезапно со всей ясностью понял, что действительно увлекся. Ему нравилось смотреть на Катю. Нравилось слышать ее голос. Хотелось, чтобы она говорила с ним. Дотрагивалась до его руки, объясняя, как делать перевязку.

"Я просто изголодался", — сказал себе Гумилев. После трех лет в лагере даже на снежную бабу будешь смотреть с вожделением. Но в глубине души он понимал, что это не так. Видел же он и других женщин в первые несколько дней, проведенных на базе. Повариху Зину из столовой, например. Ядреная бабенка, с куда более пышными формами, чем у Кати. И что? Не просыпался же он по ночам от мыслей о Зине…

А от мыслей о сержанте медицинской службы Серебряковой просыпается. И стоит в предрассветных сумерках на скользких мостках, вытряхивая из ушей воду и думая о том, как рельефно перекатываются под кожей кубики пресса после двух недель занятий в спортзале. И что было бы здорово, если бы Катя это увидела…

Вместо Кати, однако, по тропинке спустился жизнерадостный капитан Шибанов — тоже, надо признать, в отличной спортивной форме, да еще на голову выше Гумилева и гораздо шире в плечах.

— Привет царю зверей! — весело крикнул Шибанов. Скинул короткие черные штаны и с оглушительным плеском рухнул в реку. Завозился и заплескался там, как резвящийся бегемот.

— Чего не спится? — спросил капитан, выбравшись на берег. — Время — пять минут пятого, до побудки еще полтора часа. Будешь потом на занятиях зевать…

— Это вряд ли, — сказал Гумилев. — Мне пяти часов сна вполне достаточно. Наполеон — тот вообще по три часа спал.

— Наполеон, — протянул Шибанов, — это, конечно, сильный пример. "Мы все глядим в Наполеоны; Двуногих тварей миллионы для нас орудие одно; Нам чувство дико и смешно".

— Любите классику, товарищ капитан?

Шибанов серьезно посмотрел на него.

— Если честно — обожаю. "Евгения Онегина", веришь-нет, наизусть знаю. Еще в детстве выучил. А ты?

Лев улыбнулся.

— Я тоже.

— Ну, еще бы, с такими-то родителями, — подмигнул Шибанов. — Сам-то как, стишками не балуешься?

— Нет, — сухо сказал Лев. Улыбка сошла с его лица, уголки губ напряглись. — Не балуюсь.

— Оно и правильно, — Шибанов улыбнулся еще шире. — У нас Дела поважнее есть, правда?

— Какие это были дела, оставалось тайной для всех. Курсантов обучали предметам, входившим в программу подготовки разведчиков, действующих в тылу противника — это и ежу было понятно. Но какое именно задание им собирались поручить, никто не знал и даже не догадывался.

"Надо понять, по какому принципу нас здесь собрали, — думал Гумилев. — Ответ на этот вопрос станет ключом к разгадке. Что между нами общего? Да ничего. Я историк, еще недавно не имевший представления о военном деле. Катя — медсестра откуда-то из уральского госпиталя. Теркин — солдат с передовой. Шибанов — особист…"

Стоп, сказал он себе. О чем меня спрашивал Шибанов в Норильсклаге? О Попугае и о карте. И Берия интересовался тем же. Может быть, другие тоже как-то связаны с предметами?

Он попытался аккуратно прощупать почву — сначала в разговоре с Василием. Но тот то ли действительно ничего не знал о серебряных артефактах, то ли искусно притворялся — зная его хитрющий нрав, можно было предположить и то, и другое. Потерпев поражение, Лев долго думал, как бы по возможности аккуратнее расспросить об этом Катю — пока судьба не решила все за него.