Читать книгу - "Миледи и притворщик - Антонина Ванина"

После пёстрых лавок с расписной посудой, керамическими фигурками зверей и людей и увешанных коврами рядов мы направились в квартал ювелиров, где нас ждал неласковый приём. Вернее, неласково встретили меня. Точнее, бывалый гранильщик, что некогда жил в Ормиле и видел там живьём тромцев с фотокамерой, внимательно смотрел, как я устанавливаю свою малютку на штатив, и надменно спросил Кинифа:

– А почему эта женщина смеет касаться такого важного аппарата? Женщины слишком глупы, чтобы справиться с таким чудом техники и не разбить его. Почему её муж стоит рядом и позволяет ей трогать его аппарат? Почему сам не снимает нас?

О, как мне хотелось ответить этому шовинисту и по поводу глупых женщин, и про имущественные права на камеру, но Киниф спешно повернулся ко мне и предупредительно выставил ладонь вперёд. Ясно, хочет, чтобы я промолчала и не устраивала скандал. Он тут же что-то сказал Леону по-тромски, а Леон уже сказал мне:

– Слушай, куколка, тут, говорят, обстановка накаляется. Давай ты просто поставишь камеру, всё там настроишь, направишь куда надо, а я только кнопку нажму. Пусть видят, что снимаю я и думают, будто я тут главный, а ты на подхвате.

– Вроде обслуги, да? – начала закипать я. – Штатив принеси, камеру поставь, а важное дело в нажатии кнопки – это только для мужа. Слушай, Лео, я свою работу на чужие плечи никогда не перекладываю, я за неё головой отвечаю…

– Куколка, – словно извиняясь, заговорил он, – я-то всё понимаю, но тут один не в меру осведомлённый тип не хочет понимать, что женщины-фотографы тоже умеют снимать.

– Пожалуйста, госпожа маркиза, – неожиданно в полголоса обратился ко мне Киниф. – Не устраивай прилюдную ссору. Люди здесь этого не поймут. Ещё пойдёт слух, что ты не уважаешь своего мужа. Если об этом прознают в караване, трудная выдастся для вас с маркизом поездка.

Трудная? Леона объявят подкаблучником и засмеют? Не станут с ним считаться? Будут оскорблять? Сочтут, что он не хозяин своей жене, а значит со мной можно делать что угодно?

– Ладно, прошу прощение за вспыльчивость.

Пришлось мне уступить и сделать всё так, как и посоветовал Киниф. В ювелирном, а потом в гончарном и ткацком кварталах я как какой-то ассистент-практикант бегала с камерой и штативом, искала удачные ракурсы и освещение, рассчитывала экспозицию, а Леон как важный господин только подходил к камере и своим важным пальцем жал на кнопку… О, как меня это всё раздражает. Знаю, он не виноват, но как же мне всё это неприятно.

Наконец с ремесленными кварталами было покончено, и настало время снимать городские достопримечательности. Первым в этом списке стал пятиярусный трапециевидный храм с огромной каменной лестницей, что протянулась от земли до открытой верхней площадки строения. Все пять террас были плотно усажаны зеленью, отчего казалось, будто это не храм, а зелёный холм. Интересное архитектурное решение.

– Это святилище Лахатми, великой дарительницы жизни и повелительницы вод, – объявил Киниф.

О, неужели это тот самый храм, где жила Иризи, пока её не выкупил визирь?

Действительно, глядя, как посреди каменного и унылого от своей песчаной монохромности города возвышается зелёная цветущая гора и слышишь, как с её вершин доносится шорох листьев, начинаешь верить, что это и правда обитель водной богини.

Леон долго что-то обсуждал с Кинифом, пока стражи разгоняли с площади прохожих, чтобы я сняла общий план, а потом сказал мне:

– Представляешь, наш приятель говорит, что воду для полива всего этого великолепия доставляют пять быков.

– Подвозят цистерны к храму? – не сразу вникла я в суть услышанного, пока переставляла камеру.

– Да нет, там на каждой террасе стоит по быку, они ходят по кругу, крутят колёса, а колёса приводят в движение механизм из лебёдок и других колёс. Так из колодцев снизу поднимаются вёдра с водой, а из этих вёдер воду выливают в специальные желобки, чтобы она бежала вдоль всего яруса и поливала деревья с цветами. Нет, ты представляешь, когда-то на четыре этажа подняли тех быков, когда они были ещё телятами, чтобы они выросли и всю оставшуюся жизнь ходили по кругу, крутили колёса для полива и удобряли почву. Жалко животин. Тоскливая у них жизнь.

– Спроси Кинифа, – не всерьёз предложила я, – почему бы ему, горному инженеру, не озаботиться поисками нефти, чтобы потом купить у тромцев дизельный генератор с насосом и наладить закачку воды на все этажи без эксплуатации животных.

– Уже спросил. Говорит, что традиции нарушать ему никто не даст. Быки, они же тоже дети матушки природы, не то, что бездушные механизмы. Зверей держать в храме можно, насос – никак нельзя. Он оскверняет водную благодать.

Насос, видите ли оскверняет… Ну, и как с таким мироощущением подданных визирь хочет найти спонсоров для орошения Сахирдина? Они привезут сюда буровые установки для рытья скважин, а люди скажут, что нельзя колупать матушку-землю, это грех, ей больно… Так и будет, даже не сомневаюсь. Вот и встаёт вопрос – зачем вообще визирю мой новый альбом. Он ведь ничего не изменит в жизни Сахирдина. Надо начинать с просвещения жителей, а не книг с фотографиями.

В этой мысли к концу дня утвердилась окончательно, особенно, когда мне сказали, что внутрь храма чужаков-безбожников никто не пустит, и нам пришлось отправиться на площадь правосудия. Там я сделала снимок двух рядом стоящих мраморных колонн, на которых каменщик высек свод древних законов за авторством Великого Сарпа.

– У нас говорят, – поведал Киниф, – что только безвинный человек протиснется между этими колоннами. Так порой и решают спор, если судья сомневается в честности обеих сторон.

Протиснуться между колоннами? Да даже я этого сделать не смогу – или грудь помешает, или бёдра. Значит, я заведомо лживая по здешним меркам и на правосудие рассчитывать не могу? На кого вообще рассчитаны эти колонны? На худых сарпальцев? С чего вдруг такие привилегии? Потому, что толстые горожане худых точно обирают, объедают и морально давят на них своими объемными телесами, а значит, уже повинны? О, не хочу я попасть на сахирдинский суд, точно не хочу.

Потом мы посетили местную святыню – каменную плиту над саркофагом давно почившего праведника. К ней то и дело подходили люди, чтобы поклониться, приложиться лбом и даже облизать плиту.

– Зачем они это делают? – спросила я Кинифа.

– Они верят, что так получат исцеление.

– Облизав камень?

– Впитав в себя животворящий дух благословенного Омфала, что нетленным лежит в этой могиле.

Ну-ну. Хотя, я смотрю, некоторые так сильно верят в чудо и жаждут исцеления, что полируют плиту языком, пока кровь не выступит. А на самой плите в нескольких местах после этих облизываний даже образовались ямки. Какие настойчивые люди живут в Сахирдине…

Под конец дня Киниф провёл нас по жилым улочкам, где я засняла чувственную сцену, как простоволосая девушка высунулась из окна пятого этажа и с загадочной улыбкой опустила вниз привязанную за верёвку корзину, а юноша-разносчик, что неприкрыто любовался красавицей, забрал из корзины монеты, переложил туда из своего короба зелень, орехи и лепёшки, чтобы девушка подняла свои покупки в дом. Интересно, та девушка заточена в своём доме и подобно обитательницам гарема не может выйти на улицу? Или всё-таки может, просто не хочет таскать тяжёлую корзину с первого на пятый этаж?