Читать книгу - "Несущественная деталь - Иэн Бэнкс"

И вот теперь за неделю до того, как он должен был давать показания перед Галактическим советом, сторонники Ада вычислили его.

Он понял, что что-то не так, даже не успев толком проснуться. Ощущение было такое, будто ты знаешь, что лег спать на узком уступе высоко на утесе и проснулся в темноте, чувствуя спиной кромку уступа, а потом повернулся на бок и обнаружил, что под тобой ничего нет.

Сердце у него екнуло, во рту пересохло. Он почувствовал, что сейчас упадет, заставил себя проснуться окончательно.

— Прин, сынок, как ты себя чувствуешь?

Это был представитель Эррун, старый сторонник Ада, который двумя месяцами ранее препятствовал тому, чтобы он вообще давал показания в парламенте. Теперь, конечно, он чувствовал так, словно с самого начала знал, что к нему пришлют Эрруна, но он сказал себе, что просто это была удачная догадка, совпадение.

Прин проснулся, посмотрел вокруг. Он находился в довольно большой, заставленной мебелью комфортабельного вида комнате, которая, насколько он понимал, вероятно, была смоделирована по собственному кабинету представителя Эрруна.

Значит, на самом деле он и не просыпался, не оглядывался. Они нашли способ пробраться в его сон. Значит, они сейчас и будут его искушать. Он не знал, как им это удалось. А почему бы не спросить?

— Как вы это делаете? — спросил он.

Эррун покачал головой.

— Технические детали мне не известны, сынок.

— Прошу вас, не называйте меня «сынок».

Эррун вздохнул.

— Прин, мне нужно поговорить с вами.

Прин поднялся, подошел к двери — та была заперта. Там, где должны были находиться окна, он увидел зеркала. Эррун наблюдал за ним. Прин кивнул в сторону стола.

— У меня сильное желание взять эту древнюю лампу и шарахнуть вас по голове, представитель. Вы чего хотите?

— Я хочу, чтобы вы сели и поговорили со мной, — ответил Эррун.

Прин промолчал. Он подошел к столу, взял старую масляную лампу обоими хоботами, поднял ее тяжелым основанием вверх и направился к представителю, который теперь смотрел на него испуганным взглядом.

Он снова оказался на месте, сидел лицом к Эрруну, посмотрел на стол — лампа стояла на прежнем месте. Представитель невозмутимо смотрел на него.

— Так оно и будет, Прин, — сказал ему Эррун.

— Говорите, что вам нужно, — сказал Прин.

Представитель помедлил, на лице его появилось озабоченное выражение.

— Прин, — сказал он, — не буду говорить, будто мне известно все, что вы пережили, но…

Прин молчал, а представитель говорил и говорил. Что ж, они могут держать его здесь, не позволять ему выйти отсюда, не позволять ему отметелить заявившегося в его сон представителя, но они не могут запереть его мысли. Этот прием, освоенный им в университетских аудиториях, а потом доведенный до совершенства на факультетских заседаниях, наконец-то пригодился ему по-настоящему. Он слушал пятое через десятое, что говорил Эррун, не чувствуя ни малейшей необходимости вдаваться в подробности.

В бытность свою студентом он полагал, что может это делать, потому что чертовски умен и в основном уже знает все, чему его пытаются научить. Позднее, во время бесконечных заседаний комитетов он пришел к выводу, что многое из выдававшегося за полезный обмен информацией на самом деле было бессодержательной болтовней, имеющей целью защитить положение говорившего, напроситься на похвалу, опорочить соперника, снять с себя ответственность за надвигающиеся провалы и катастрофы, которые были и абсолютно предсказуемы, но в то же время казались совершенно неизбежными, и сообщить друг другу то, что они все и без того уже знали. Трюк состоял в умении быстро и незаметно переключаться так, чтобы никто и не понял, что ты перестал слушать, как только выступавший открыл рот.

И вот представитель Эррун болтал что-то банальное и непритязательное о своем детском опыте, который убедил его в необходимости полезной лжи, имитационных мирах, удержании в рамках стада черни. Теперь он закруглял свой довольно очевидный и бесстыдный вывод. Обдумывая все это с высот своего научного знания, Прин решил, что аргументация представителя довольно прозаическая, может, и способная кого-то убедить, но лишенная воображения. Заслуживала троечки. Ну, троечки с плюсом, если проявить щедрость.

Иногда ты, напротив, хотел демонстративно переключаться небыстро и заметно; иногда ты хотел, чтобы студенты, аспиранты, коллеги или чиновники знали, что утомили тебя. Он несколько лишних невежливых мгновений молчал и с непроницаемым лицом смотрел на Эрруна.

— Гмм. Понимаю. Насколько я понимаю, представитель, вы здесь для того, чтобы предложить мне сделку. Почему бы вам сразу не перейти к делу.

Эррун недовольно посмотрел на него, но — хотя и с видимым усилием — взял себя в руки.

— Она все еще жива там, Прин. Чей — она все еще там. Она не страдала и оказалась сильнее, чем предполагали те, кто там заправляет, так что вы можете ее спасти. Но их терпение на пределе — они недовольны ею и вами.

— Ясно, — сказал Прин. — Продолжайте.

— Вы хотите увидеть?

— Увидеть что?

— Увидеть то, что произошло с нею, после того как вы оставили ее там.

Для Прина эти слова были равносильны ударам, но он попытался скрыть это.

— Не уверен, что хочу.

— Это… это не так уж неприятно, Прин. Первая, самая длительная часть — она даже не в Аду.

— Нет? А где же?

— В одном месте, куда ее отправили прийти в себя, — сказал Эррун.

— Прийти в себя? — без особого удивления спросил Прин. — Потому что она потеряла разум, а безумцы не страдают по-настоящему?

— Видимо, что-то вроде этого. Но они не стали наказывать ее, когда она вроде бы восстановилась. Позвольте я вам покажу…

— Я не…

Но они все равно показали ему. Это было все равно, что сидеть привязанным к стулу перед круговым экраном, когда ты не в состоянии ни отвести глаза, ни даже моргнуть.

Он видел, как она прибыла в место, называемое Убежищем, в каком-то средневековом поселении и времени, наборный шрифт и печать еще не были изобретены, и она копировала рукописи. Он слышал ее голос, видел, как ей угрожали наказанием, когда она высказала сомнение в религии и вере, видел, как она уступила и сдалась, видел, как усердно она работала в последующие годы, видел, как она продвигалась наверх по невысокой подагрической иерархической лестничке этого заведения, как она ежедневно ведет дневник, пока не становится во главе Убежища. Он видел, как она распевает в часовне и находит утешение в ритуалах их веры, видел, как она выговаривает новенькой за недостаток веры — точно такой же выговор получила и она в свое время. Он подумал, что ему понятно, к чему идет все это.

Но потом на смертном одре она продемонстрировала, что не изменилась, что, приняв тамошнюю веру, не позволила благочестию затмить ее разум. Он пролил слезу, гордясь ею, хотя и понимал, что такая заместительная гордость являет собой чистую сентиментальность, вероятно, чисто мужская попытка приписать себе некоторые ее достижения. И все же.