Читать книгу - "Девятое кольцо, или Пестрая книга Арды - Ира Аллор"

Едва переведя дыхание, он вгляделся в лицо Курумо. Веки майа слегка дрогнули, колыхнулись ресницы. Поднялась и опала грудь.

Подтащив его к ручью, Ауле осторожно плеснул водой в лицо ученика, вытер рукавом оцарапанную щеку.

Глаза приоткрылись.

— Прости, Ауле… Я думал, так лучше будет — для тебя, в первую очередь. От меня одни неприятности… — Пустой, несчастный взгляд, лишь плавится в глубине черный лед.

— Неважно. — Ауле сжал плечи майа — как объяснить ему, как высказать все, что передумал и перечувствовал за эти годы: горечь и нежность, стыд и надежду, тоску и веру… — Пожалуйста, не уходи больше, я все понимаю, но не могу остаться без тебя — насовсем. Не могу.

Майа лежал у него на коленях, хрупкий, как льдинка с пламенем внутри. Сейчас лед не выдержит, треснет, рассыплется и растает… Вала прижал Курумо к себе — уберечь, не дать раствориться — снова:

— Не оставляй меня… Медленно-медленно шевельнулись растрескавшиеся губы:

— Если ты хочешь… Если тебе так лучше… Я останусь. Я выдержу, привыкну. Я буду — если ты хочешь…

— Будь. Только будь — и все… — Вала опустил голову. Искалеченная рука коснулась его плеча — майа еще не обрел чувствительность:

— Я не брошу тебя больше. Даю слово — такое больше не повторится. Я буду жить…

Лед в глазах майа плавится, тает, становясь водой, льется… капает.

— Я смотрел в огонь — в тот вечер, до того как увидел кровавый закат, я ждал — хоть какой-то знак, но ничего не увидел, огонь не ответил мне, да и с чего бы? Он никогда не отзовется — для меня… Но один знак я углядел — дороги. Может, я просто ошибся, приняв за дорогу — путь в Ничто? Глупец…

— Бывает, не кори себя еще и за это. А дороги порой оказываются добрее, чем кажутся. Пойдем ко мне. Домой.

Сняв пояс, Ауле бережно замотал поврежденную кисть, потом поднял почти невесомое тело майа:

— Пойдем домой.

* * *

Знакомая боль вцепилась в Ауле, мешая сосредоточиться, режущий свет пронзал глаза, застилая их туманом. Мысли разбегались из-под слепящего лезвия лучей, покидая горящую голову. Он начал падать, неловко, боком, не выпуская из судорожно стиснутых рук плечи ученика.

Манвэ бросился к Кузнецу. Сбившись в кучу вокруг Ауле, Валар пытались хоть как-то загородиться и защитить. Вдруг Мелькор прав и противостояние небезнадежно? События и удары обрушивались с непостижимой быстротой, не оставляя времени на размышления, оставалось лишь уворачиваться и огрызаться, защищаться и защищать. Ткалась, просачиваясь сквозь пальцы, топкая паутина, незримо окутывающая залу. Хрупкое, непрочное покрывало, и все же… Показалось или тяжко нависшее небо чуть отступило и стало легче дышать? Но боязно расплести пальцы, страшно — опустить руки. Будет ли передышка — ведь силы небезграничны… Кажется, все же отпустило — словно противоборствующие стороны разошлись по углам, собирая силы для новой схватки. Вдруг и Творец способен уставать?

Пошатываясь устало, Валар принялись отвоевывать Ауле у беспамятства, ругаясь сквозь зубы.

Мелькор осторожно высвободил Курумо из рук Кузнеца и слился с ним сознанием — как когда-то, в момент сотворения, когда сущность майа серебристой искоркой билась и пульсировала на ладони. Та его часть, что он отринул, не узнав в ней себя, спустя годы… Он бережно притягивал сотворенного к себе из мутно-серых глубин, старательно избегая касаться впившегося в самую суть майа обруча. Связь творца и творения была сильнее — сущность, носящая теперь имя Курумо, покоилась в руках Мелькора. Майа вернулся. Распахнул глаза, глядя на сотворившего, потом опустил их.

— Спасибо… Мелькор, — прошептал он.

Черный Вала немного вымученно улыбнулся в ответ. «Не Учитель: Учитель — Ауле. Что ж, поделом, нечего гонять было!»

— Лежи тихо, отдыхай, — проговорил Вала, погладив Курумо по голове. Почувствовал, как тот еле заметно вздрогнул.

— Что с тобой… ирни? — Нет сил выговорить это чужое, не им данное имя.

Майа смятенно взглянул на Мелькора:

— Ты называешь меня — так? Тебе не… противно?

— Не надо, прошу тебя! Я и так наказан за свою несдержанность… Ты никогда не признаешь меня своим?

— А разве тебе нужен — исполнитель? Палач… Ты же другое творил… Другого. Вот Ортхеннэр…

— Ортхеннэр — это Ортхеннэр, а ты — это ты. — Мелькор осторожно сжал руку майа — ту самую, что нанесла удар, ту, которую раздробил камень. — Я же вас обоих творил… Вы оба нужны мне, поверь, пожалуйста!

— Я поверю, правда… Ты только не волнуйся, не ругай себя, хорошо? Я не хочу, чтобы ты переживал еще из-за меня. Только… ты не обижайся, я не брошу Ауле — он привык ко мне, понимаешь?

— Нет, что ты! Я все сделаю, чтобы тебе не пришлось выбирать между нами.

Майа благодарно улыбнулся. Потом улыбку словно стерло с лица, он беспокойно дернулся, пытаясь приподняться:

— Ауле! Где он?

Мелькор помог ему подняться.

— Только не дергайся, не влезай — тебе лишь хуже будет. Я пойду помогу им.

Курумо мрачно кивнул, неотрывно глядя в том же направлении, потом виновато покосился на Мелькора. Тот ободряюще кивнул, потрепал майа по плечу и направился к остальным Валар.

Ауле отчаянно барахтался в липкой мути, превратившись в поле боя, где пятеро пытались оградить его от выжигающих мысли и память лучей. Великий Кузнец рванулся навстречу тем, кто отвоевывал его у Забвения, отчаянно, всем существом; боль ослепила, а потом воцарилась тишина, и в ней послышались голоса, они звали его: Манвэ, Варда, Ирмо, Ульмо, Тулкас… Мелькор. И прозвенело издалека: «Ауле! Где он?» — тревожно, смятенно. Он узнал голос и понял окончательно, что должен быть…

* * *

Амариэ, окончательно сбитая с толку непривычными ощущениями и неясными видениями, не говоря уже о происходящем сейчас, поднялась с кресла и, решившись, подобралась к Манвэ. Тот сидел на полу, уткнувшись лицом в колени. Робко коснувшись запястья, бережно погладила. Вала приподнял голову, обхватив другой рукой прильнувшую к нему Варду, и встретился взглядом с ученицей, которой, судя по всему, придется рассказать многое. Надо было сразу отправить ее домой — а теперь уже явно поздно — она столько видела. И память — он видел, как она просыпается, просачивается, как сквозь плотину, через поставленную Ирмо завесу. Как все некстати — впрочем, так, наверное, и должно было быть, и придется отвечать за все разом. Скорее всего, ученицу он потеряет, но сейчас это, пожалуй, и к лучшему. Пусть спрашивает, надо отвечать, нечего на Ирмо все сваливать: сам учил, сам воспитывал — сам теперь и выкручивайся. Мысленный вопрос прозвучал неожиданно четко.

«За что, Учитель?» — Умница Амариэ справедливо рассудила, что беседовать вслух не стоит.

— За своеволие. Говорил я тебе, чтобы шла домой…