Читать книгу - "Книга духов - Джеймс Риз"

Въехав в лагерь, он сошел с лошади и произнес два имени. По его тону я поняла, что он передает приказы; этим, видимо, ограничивалась его миссия.

Первым было названо имя майора Дейда.

А вторым? Мое.

Что до приказа, то он заключался в том, чтобы заменить меня другим переводчиком, так как:

Я знала французский, английский, немного испанский, кроме того, я дала понять, что знакома и с языками индейцев; но тут прибыл раб по имени Луис Пачеко, который французским владел хуже (bien sûr[140]), английским так же и испанским – лучше, чем я. Что до его мускоги, хитчити и прочих индейских языков, то… этот Пачеко выучился им от брата, который больше двадцати лет прожил среди индейцев. Он и писал, и говорил на индейских языках. Я же разговаривать не умела, даже с помощью моего tisane.

Более того, речь шла о затратах. Моя месячная поездка стоила бы казне девяносто с лишним долларов – сумма немалая; хотя, конечно, меня интересовали не деньги, а возможность переместиться ближе к Селии. Сравните это со сделкой между майором Дейдом и сеньорой Кинтаной Пачеко – испанской вдовой и владелицей фактории в Сарасота-Бей, которая требовала за месячную аренду своего раба двадцать пять долларов. Похоже было, что этот Луис был завербован до нашего похода, но запоздал. Несмотря на рабское положение, он, можно сказать, прославился; мне, впрочем, ничего бы не стоило его затмить, будь у меня на то желание.

Все это мне попросту изложил лейтенант, с таким резюме: «Значит, вы свободны».

– Я могу идти?

Лейтенант сказал, что я могу переночевать в лагере, а на рассвете возвратиться в Форт-Брук. Мне нужно было сообщить о брошенной пушке и позаботиться, чтобы ее благополучно забрали. Далее лейтенант заверил, что с довольствия меня не снимут; тогда я еще не могла оценить это благодеяние. Мне позволялось вернуться на чалой лошади, но в Форт-Бруке я должна была ее сдать («Прежде покормите ее сеном», – сказал лейтенант) и обменять вексель с подписью майора Дейда.

Я не сделала ни того ни другого.

Ну да, я проспала эту ночь в лагере. То есть я осталась в лагере, но мне не спалось. Как и всем остальным, мне мешали кишмя кишевшие в лесу козодои (их плач) и семинолы (их перекличка). Время от времени слышались еще и оружейные выстрелы, и воинственные вопли.

Я поднялась и села на лошадь задолго до побудки, когда высоко в небе еще стояла луна. И отправилась в путь.

Случайные свидетели, должно быть, повторяли эту историю не один раз: странный, нелюдимый солдат, прослуживший всего ничего, поспешно ускакал не в том направлении.

Я слишком близко подобралась к Селии, чтобы отступить; будь что будет.

Сзади были белые, впереди – краснокожие, я знала это.

Как-то я умудрилась раздобыть примитивную карту (по правде говоря, стащила). На ней было показано все, что я надеялась увидеть, – форты Брук и Кинг и промежуточные пункты, в том числе известные лагеря краснокожих, чернокожих и маронов. Я двинулась к северу, в ближайший из них.

Как только рассвело, я пожертвовала деревьям свой мундир. Плащ я сохранила, в расчете, что из него получится удобная постель-скатка. Шляпу я тоже бросила и расплела косичку. Из ранца я извлекла треугольную набедренную повязку Пятиубивца. Сделана она была из оленьей шкуры и по кайме обшита стеклянными бусами, и, когда я села на лошадь, начался перезвон; да, я надела этот чересчур миниатюрный предмет туалета поверх своих синих армейских штанов. Дополнила мой наряд белая блуза из хлопковых оческов, достаточно просторного покроя. В таком костюме я надеялась сойти не за солдата и не за индейца, а за гибрид того и другого.

День выдался жаркий, и, когда дорога привела меня на берега Уитлакучи (там как раз мост был сожжен), меня ничуть не огорчило, что придется переходить холодную реку вброд. Я вела чалую кобылу за уздечку по воде, достигавшей ее брюха, пока мы не вскарабкались по крошащимся камням на дальний берег. Одежда была вся в иле, и мне пришла в голову идея. Я закатала промокшие штаны и облепила себе ноги глиной. Да, кожа у меня уже была покрыта загаром, но, хорошенько измазавшись, не стану ли я… вызывать меньше подозрений у тех, на кого набреду в пути? Наверное, я рассуждала так, хотя теперь не поручусь, что руководствовалась именно этой логикой. В щеки и в волосы я втерла землю.

День клонился к вечеру, кобыла скакала резво, на ветру глина высохла и потрескалась, и, подъезжая к Пеликлакахе (расположенной к востоку, на довольно большом расстоянии от военной дороги), я представляла собой, вероятно, примечательное зрелище.

Они знали о моем прибытии. Наверное, за мной уже долго следили. Таким образом, в город я въехала сквозь строй индейцев и беглых негров и не могла свернуть, пока не очутилась у их вождя, Миканопи.

Это был потомок Кинга Пейна, родителя Сладкой Мари. В качестве вождя он пользуется неограниченной властью над всем племенем, и такой же неограниченный выбор блюд украшал в тот вечер его пир.

Длинный стол был уставлен яствами и плодами, и Миканопи, лоснящимися от жира руками отправляя их в рот, демонстрировал всю, какая в нем сохранилась, свирепость дикаря. Рядом с ним восседал Абрахам, его Носитель Разума. Он показался мне довольно складным, если не считать одного – правого – глаза, который вращался в орбите. К ним двоим я и обратилась.

– Я разыскиваю одну женщину. Красивую. Черную. Свободную. Она была моей подругой. Может быть, она убежала, но, так или иначе, она жила в Сент-Огастине, уже давно. У нее, – начала я, – глаза…

– У всех почти они есть, – вставил Абрахам; судя по его английскому, он был хорошо знаком с белыми людьми. Он не собирался шутить, но свита улыбнулась, видя, как он со мной обходится.

– Я хотел сказать, что ее глаза… Ее можно узнать по глазам. Я слышал, ее называли Цветочное Лицо; те же люди видели ее здесь.

Миканопи отрицательно качнул головой, и от этого простейшего движения челюсть у него затряслась. Дрожь сбежала по шее на жирную грудь. Все это время он не переставал сосать толстую, как его унизанное браслетами запястье, кость. Нет.

Воцарилась тишина. Я боялась за себя, но немного успокоилась, когда Абрахам жестом пригласил меня сесть. Я села, и в тот вечер меня угостили на славу. Ко мне подвигали то одно, то другое блюдо и подливали горячительное, слишком уж забористое.

Позднее к нам пришла черная женщина (на бедре у нее висел, в кармане из пестрой ткани, спящий ребенок) и сказала, что знает, о ком я говорила. Когда она произнесла имя Лидди, у меня екнуло сердце. Эта женщина не видела Селию в Окахумпки, нет, но слышала, что она недавно там была. От нее я услышала имя Оцеолы, но фраза была произнесена на мускоги, которого я не поняла бы, даже если бы воздержалась от спиртного, а я прикладывалась к нему неоднократно.

…Селия. Теперь она совсем близко.