Читать книгу - "Тарра. Граница бури. Летопись первая - Вера Камша"

Так бы Рикаред и царствовал за дядюшкиной спиной, если бы не поездка Рене в Таяну, из которой тот не вернулся. К этому времени коронованный пьяница ненавидел своего знаменитого родича со всей страстью посредственности, уверившейся, что ее злонамеренно оттирают от великих дел и что успехи Эланда — вещь сама собой разумеющаяся. Наедине с кувшином правитель не единожды представлял себе, как его проклятый дядя неожиданно умирает и он, Рикаред, собирает Совет паладинов и объявляет, что отныне в Эланде все решает только он. На этом мечты обрывались, думать о том, как именно он будет править, Рикареду было неинтересно; к тому же он понимал, что у паладинов поддержки ему не получить. Смерть Рене для великого герцога Рикареда означала потерю даже той видимости власти, которая у него была. И вот теперь…

Когда таянский посланник попросил у герцога конфиденциальной аудиенции, никто не удивился — о предстоящем браке знали все. Подслушивать в голову никому не приходило — в Эланде уважали чужие секреты, к тому же на Рикареда никто не смотрел серьезно. Встреча состоялась. То, что услышал великий герцог, его потрясло.

Посол Таяны и Тарски, красивый человек с очень белым лицом и прозрачными серебристыми глазами, сообщил сначала о смертях, постигших Таяну, затем о гибели Рене, вне всякого сомнения, убитого предателями из числа «Серебряных». Регент Таяны и тарскийский господарь Михай объявлял, что брак между Рикаредом и принцессой Иланой невозможен, так как Илана уже оказала честь ему, но во имя сохранения дружбы между Гнездом Альбатроса и Логовищем Рыси он предлагает другу и союзнику руку своей дочери, вдовствующей королевы Таяны, чей вдовий срок истекает будущим летом. Кроме того, Михай Годой призывает великого герцога Эланда Рикареда вступить в военный союз и, разбив Базилека, создать на обломках Арции новую империю, благо Архипастырь Амброзий — Филипп, к глубокому сожалению Годоя, мирно скончался от мучившей его много лет болезни — благословил союз молодых держав.

Перед мысленным взором Рикареда замелькали пленительные картины — поверженные города, ключи на бархатных подушках, венценосные пленники, прекрасные пленницы… Величие! Свобода от унизительной опеки! Возможность поставить на место тех, кто относился к нему — к нему! — с презрением. И для этого нужно лишь созвать Совет и объявить о своем решении. Если паладины согласятся, тем лучше для них, если же они выступят против!.. О, тогда посол Таяны и Тарски заставит их покориться.

Рикаред сам не заметил, как согласился на эту безумную затею. Ликование, охватившее герцога при известии о гибели Рене, заставило его забыть привычные страхи. Сейчас же, когда решительный миг неотвратимо приближался, Рикаред отчаянно трусил. Ругаясь сквозь зубы — единственная морская наука, которой он овладел в полной мере, — владыка Эланда отодвинул потайную панель и вытащил заветный кувшин. Через пару десятинок настроение будущего покорителя городов заметно улучшилось, и он с удовлетворением уставился на свое отражение.

Из зеркала на Рикареда смотрел интересный, еще довольно молодой человек. Высокий, стройный, с мягкими и приятными чертами. Светлые волосы и добрые серо-голубые глаза дополняли картину, которую портили разве что наметившиеся мешочки под глазами. Рикаред поднял обеими руками корону Эланда — тонкий обруч странного темного металла — и возложил на голову. Довольный собой, герцог накинул плащ с геральдическими нарциссами и направился к двери, но передумал, вернулся и вновь отодвинул заветную панель… До Совета паладинов оставался еще целый час.

5

— Братья, кто-то желает добавить к уже сказанному? — Феликс обвел глазами собравшихся и, не дождавшись ответа, поднялся. Все было ясно. Конклав признает притязания Михая Годоя и отказывается отлучить его от Церкви. Правда, сторонников у нового Архипастыря оказалось намного больше, чем он рассчитывал, и среди них такие влиятельные люди, как Иоахиммиус и Максимилиан. Более того, эти двое практически открыто предлагают свою дружбу, а она стоит дорого. Все было бы не так плохо, если бы… Если бы Аррой был жив и в Эланде. Счастливчик заступил бы пути любому вторжению, а за это время конклав изменил бы точку зрения и пусть с неохотой, но поддержал бы своего Архипастыря.

Увы, герцог Аррой, скорее всего, предательски убит. На воинский талант и железную волю эландца рассчитывать не приходится, а посему придется пойти на раскол конклава, благо мнения разделились почти поровну. Феликс решился.

— Братие! — Голос бывшего рыцаря звучал спокойно и твердо. — Мы говорим уже третий день, пора принимать решение. Прежде чем каждый скажет окончательное слово, обратимся к Триединому Господу Нашему, дабы укрепил Он наш дух и наставил на путь истинный. Тяжко блуждать во тьме без светоча, но тяжеле решать, не исполнясь благодати. Так воззовем же к Триединому, моля просветить тьму, в коей мы, неразумные чада Его, обретаемся. Пусть явит Он нам свое откровение — достойно ли нам терпеть в Таяне богопротивного узурпатора и должны ли мы призвать всех чад Церкви Единой и Единственной дать отпор притязаниям Михая Годоя?!

Феликс, тяжело и уверенно ступая — походку он перенял у покойного Филиппа, — спустился с возвышения и прошествовал к выходу. Клирики двинулись следом. Когда члены конклава предстали пред алтарем, те, кто поддерживал Архипастыря, и те, кто не был с ним согласен, разделились. Первые заняли места слева от Феликса, вторые отошли по правую руку, а четверо так и не определившихся до конца упорно следовали след в след за главой Церкви. Архипастырь преклонил колени первым, и тут-то все и произошло.

Кардинал Трефилий с криком отшвырнул посох — серебряный плющ, которым тот был обвит, обернулся большой бледной змеей. Гадина яростно зашипела в лицо кардиналу, но кусать не стала, а, соструившись вниз, исчезла в разверзшейся и тотчас закрывшейся щели.

Валяющийся на полу, лишенный привычного украшения посох казался непотребной палкой, забытой случайно забредшим в храм бражником. Трефилий беспокойно топтался на месте, не зная, что делать, и тут кто-то вскрикнул, указывая на Иоахиммиуса. С посохом того также происходили метаморфозы, но совсем иного порядка. Серебро оживало, превращаясь в настоящий плющ. Мало того, меж зазеленевших листьев появились бутоны, которые наливались на глазах и, наконец, раскрылись, явив миру неземной красоты серебристо-голубые цветы. Церковники застыли как громом пораженные: одно дело — твердить о чудесах, совсем другое — узреть чудеса воочию.

Первым опомнился Феликс.

— Благодарю Тебя за знамение Твоей воли! — с чувством произнес Архипастырь, гадая, почему Роман не дал знать о своем возвращении загодя. — Теперь мы знаем, что те, кто готов к переговорам с Годоем, несут миру зло, те же, кто призывает к Святому походу, угодны Триединому!

Возразить не посмел никто. Иоахиммиус благоговейно сжимал увитый цветами посох, Трефилий так и не рискнул поднять то, что некогда являлось знаком его духовной власти. Никем не замеченный эльф на хорах мечтательно улыбнулся.