Читать книгу - "Боевая машина любви - Александр Зорич"

«Всякие вещички» у Ларафа завелись, но вряд ли старший брат догадался бы, какие именно.

Вот уже четыре года как в тайнике хранились две книги. Одна называлась «Путеводитель по наречию Харрены». Формально запрещена она не была, хотя раздобыть ее, да еще в Староордосском уезде, оказалось непросто.

Вторая книга звалась «Семь Стоп Ледовоокого». Она была написана по-харренски с частыми вкраплениями нераспознаваемой письменности, которые худо-бедно читались при помощи первой книги.

«Семь Стоп Ледовоокого» тоже не были формально запрещены, поскольку в Своде Равновесия не подозревали, что в мире сохранился хотя бы один экземпляр этой книги. Частное владение «Семью Стопами Ледовоокого» в любом государстве Сармонтазары было равнозначно смерти.

4

«Хорошая книга плохой не бывает», – было написано на первом шмуцтитуле.

Эту фразу Лараф перевел в самом начале, еще полтора года назад, и сразу же испытал к «Семи Стопам» глубокое доверие. Спорить с этой формулой значило отрицать очевидное.

«Семь Стоп Ледовоокого» была единственной настоящей подругой Ларафа. Служанке можно было время от времени задирать подол, но вряд ли их совместное потное времяпровождение можно было назвать «дружбой».

С Тенлиль никогда не выходило поговорить так, как хотелось Ларафу. Он конфузился, краснел, отчего-то начинал шепелявить. Дружить не получалось.

Анагела, пожалуй, временами могла быть приятной собеседницей, да вот только беседовать ей с Ларафом было скучновато. У нее был любовник, о существовании которого не подозревали ни мачеха, ни отец. С ним Анагеле было интересно. А со сводным братом – так себе.

Остальные обитатели Казенного Посада являлись подчиненными Ларафа и быть его друзьями не могли по сословному статусу. Кроме того, рабочие Казенного Посада обладали своей особой гордостью. Они знали секреты мастерства, а Ларафа должны были посвятить в них не раньше двадцати пяти лет.

Вот и выходило, что чужеземная книга была ему единственным другом. Из-за нее, правда, он стал калекой. Но ведь «За хорошего друга и жизни не жалко», как однажды сообщила Ларафу полусгнившая страница, на которой крылатая змея защищала своей грудью другую крылатую змею от панцирного кавалериста, покушающегося прободать гадину копием.

Лараф еще раз проверил, заперта ли дверь и плотно ли притворены ставни. Затем лег на кровать, взял книгу в руки и закрыл глаза.

Произнес про себя: «Хорошая книга плохой не бывает». Затем немотствующий язык Ларафа сплел четыре слова на наречии ледовооких – так, как учили пояснительные харренские надписи. Затем руки Ларафа, вошедшие в «состояние непротивления очевидному», раскрыли книгу на произвольном месте.

В действительности эта «произвольность» принципиально отличалась от обычной случайности, которой повинуется, например, бросок игральных костей в отсутствие магии.

Но соответствующие пояснения Лараф, весьма ограниченный в своих познаниях харренского языка, просто не понял.

Лараф поглядел на разворот книги. Белый Раздел: все страницы здесь были снежно-белыми, за исключением источенных жучком или безнадежно испорченных какой-то не то сажей, не то гнилостной потравой. И снова, снова та же самая страница!

Он попадал на это место третий вечер подряд. Это было уже слишком. Раньше книга вела себя в полном соответствии с обещаниями, изложенными вначале. А именно, сулила «не надоедать своему другу частыми повторами без нужды».

«Видать, все-таки нужда стряслась», – заставил себя улыбнуться Лараф.

Этот разворот содержал подробное описание действий, которые необходимо предпринять для исполнения заветных желаний.

При этом «другу» рекомендовалось ни о чем не заботиться, не опасаться каких-то «Воинов Шара» (харренск.дионагганон) или других «односторонне мыслящих представителей власти».

Книга советовала просто исполнить ритуал в полном согласии с каноном, «ведь и сама я проистекла некогда из подобного действа, друг». В своем случае Лараф полагал, что под «Воинами Шара» следует понимать кого-то вроде офицеров древнего, нездешнего Свода Равновесия. Он не ошибался.

Несмотря на эти ободряющие заверения и на то, что эта «Большая Работа» не требовала никаких сомнительных компонент (например, ушей хелтанского нетопыря или семени повешенного), Лараф вчера и позавчера не отважился совершить ритуал.

Во-первых потому, что никогда ранее не попадал «очевидным поиском» на предписывающие места книги – только на теоретические и развлекательные.

Во-вторых, Лараф боялся близости Староордосской крепости. Он был уверен – и весьма небезосновательно – в том, что крупнейшее учебное заведение Свода располагает средствами, позволяющими отслеживать магические возмущения едва ли не по всему Староордосскому уезду.

Была еще проблема, совсем уж простецкого свойства: ворота поместья.

На воротах стояла стража. Правда, это были не офицеры Свода, а всего лишь отцовские холуи. Но люди эти принадлежали именно его отцу, а не ему. Отцу они подчинялись беспрекословно, а вот хромоногого наследника не очень-то уважали.

Выйти за ворота была совершенно необходимо, поскольку книга настаивала на том, что ритуал должен вершиться на удалении в сорок четыре и семь двенадцатых сажени от ближайшего живого человека. В противном случае ничего не получится.

Итак, книга настаивала. А ради хорошего друга и жизни не жалко.

Лараф решился.

Он уже четыре года клялся, что рано или поздно позволит судьбе вознаградить себя за искалеченную ногу.

Он два года учил харренский язык и уже полтора года копил познания в чуждой магии.

Наконец, в этот год он особенно остро чувствовал, что начинает буквально сходить с ума от отупляющего однообразия жизни в Казенном Посаде, которое если чем-то и нарушается – так какой-нибудь жуткой историей. Вроде той, что стряслась с санным поездом Хофлума.

А вслед за принятием решения Лараф вдруг неожиданно для самого себя осознал, что к нему пришел простой и ясный план действий.